Это как день посреди ночи - [29]

Исчезновение отца стало для меня костью в горле, которую нельзя было ни проглотить, ни выплюнуть. В том, что он пропал, я винил себя. Отец никогда не осмелился бы бросить маму и сестренку прозябать в нужде, если бы в тот день не встретил меня. С наступлением ночи он вернулся бы в Женан-Жато и мертвецки уснул, не возбуждая подозрений у соседей. У него были свои принципы, он никогда ни с кем не делился и тщательно все ото всех скрывал. Он говорил, что человек может потерять деньги, землю, друзей, от него может отвернуться удача, он может растеряться, но все равно у него останется шанс, пусть даже мизерный, вновь встать на ноги где-то в другом месте. Но вот если он потеряет лицо, то пытаться спасти остальное уже не имеет смысла.

В тот день отец потерял лицо. Из-за меня. Я застал его в тот момент, когда он скатился на самое дно поглотившей его пропасти. Вынести этого он не смог. Не позволить превратностям судьбы затмить его образ было для него делом чести, и он изощрялся, чтобы мне это доказать… Но взор, устремленный на меня у бара в Шупо, когда он нелепо пытался удержаться на ногах, рассудил иначе… Порой взгляд человека может многое рассказать о его бедах и отчаянии; у отца он был безапелляционный.

Я злился, что свернул на ту улицу, что прошел мимо этого бара в тот самый момент, когда вышибала швырнул на землю и моего отца, и весь мой мир. Я злился, что слишком рано расстался с Люсеттой, что чуть дольше обычного пялился в витрины…

Лежа в темной комнате, я изводил себя, пытаясь найти смягчающие обстоятельства и не находя их. Я был так несчастен, что как-то вечером принялся искать в захламленном чулане статую ангела, который в первую ночь нагнал на меня такого страху. Он лежал на самом дне ящика, набитого всяким старьем, я смахнул с него пыль и вновь поставил на камин напротив кровати. А потом долго не спускал с него глаз, уверенный, что он вот-вот расправит крылья и повернет в мою сторону голову… Но ничего такого не произошло. Ангел неподвижно стоял на своем постаменте, непроницаемый и отчаянно бесполезный, и мне пришлось еще до рассвета сунуть его обратно в разваливающийся ящик.

✻✻✻

– Бог злой!..

– Бог здесь ни при чем, мой мальчик, – возразил дядя. – Твой отец ушел, и на том все, точка. Его к этому не принуждал лукавый, да и архангел Гавриил тоже не взял за руку и не повел за собой. Он цеплялся за жизнь, но все же сдался. Нет ничего проще. Жизнь состоит из взлетов и падений, и середины здесь быть не может. Не надо думать, что горести и несчастья выпадают только нам и больше никому. Судьба, нанося удар, никогда не замышляет его заранее. Он, как молния, обрушивается на нас и, как молния, тут же исчезает, не обращая внимания на порожденные им трагедии и даже о них не подозревая. Хочешь плакать – плачь, хочешь надеяться – молись, но прошу тебя, не ищи виновных в сферах, где сути твоих страданий нет и в помине.

Я плакал и молился; но времена года сменяли друг друга, экран над моей головой погас, а потолок вновь стал однотонным и невыразительным. Воскрешать вереницу этих призраков больше было ни к чему. Я вновь брал Люсетту за руку, и мы шли в школу. Меня окружали легионы ребят, как и я, не сделавших ничего плохого. Это были всего лишь мальчишки, погрязшие в бедах и невзгодах и пытавшиеся, в меру сил и возможностей, либо справиться с ними, либо приспособиться. И если они не задавали себе слишком много вопросов, то только потому, что ответы на них не обещали ничего хорошего.

Дядя по-прежнему принимал у себя таинственных гостей. Они приезжали поодиночке поздно ночью, запирались в гостиной и проводили там долгие часы, дымя, как заводские трубы. Ядовитым запахом их сигарет пропитался весь дом. Их тайные собрания начинались и заканчивались всегда одинаково – поначалу приглушенные голоса, затем задумчивая тишина, а потом взрыв, грозивший разбудить всех соседей. Я слышал, как дядя, на правах хозяина, не раз утихомиривал своих гостей. Когда устранить разногласия и найти почву для взаимопонимания не удавалось, все выходили подышать в сад, и темноту яростно вспарывали огоньки сигарет. По окончании встречи они по одному на цыпочках выходили из дома и растворялись в ночи, внимательно вглядываясь во мрак.

На следующий день я неизменно заставал дядю в кабинете – он долго что-то писал в толстой конторской книге с картонном переплетом.

Как-то вечером, который ничуть не походил ни на один из предыдущих, дядя разрешил мне присоединиться к гостям. Меня он представил им с гордостью. Я узнал несколько лиц, но атмосфера была не такой напряженной и почти даже торжественной. Говорить позволял себе один-единственный гость. Когда он открывал рот, все остальные буквально впивались в слетавшие с его уст слова и вбирали их в себя с невыразимым наслаждением. Это был удивительный, харизматичный человек, которым дядя не уставал восхищаться… И лишь много позже, листая один политический журнал, я смог примерить на его лицо имя: Мессали Хадж, выступавший в авангарде алжирского национализма.

В Европе разразилась война. Будто вскрылся гнойник.

Стоило нацистам несколько раз взбрыкнуть, как Польша тут же пала с озадачивающей легкостью. Ее народ ожидал ожесточенного сопротивления, но оказалось, что у него есть право лишь на несколько пафосных стычек, быстро подавленных танками со свастикой на броне. Ошеломительный успех немецких войск в равной степени завораживал и внушал ужас. Внимание простых смертных тут же переключилось на север и сосредоточилось на том, что происходило на противоположном берегу Средиземного моря. Новости приходили далеко не лучшие; в массовом сознании поселился призрак всеобщего пожара. На террасах кафе не осталось ни одного зеваки, который с обеспокоенным видом не листал бы за столиком газету. Прохожие останавливались, окликали друг друга, толпились у стоек баров и собирались на скамьях парков, чтобы померить температуру и сосчитать пульс западной цивилизации, на бешеной скорости мчавшейся навстречу своей погибели. Учителя в школе стали к нам не так строги. Утром они приходили с ворохом новостей и вопросов, а вечером уходили, терзаясь точно теми же проблемами и тревогами. Директор поставил у себя в кабинете радиоприемник и большую часть дня посвящал прослушиванию новостей, не обращая внимания на шалопаев, которые в это неспокойное время самым странным образом во множестве расплодились на школьном дворе.