Это было в Калаче - [6]

— Ну, не хочешь — не отвечай.

И вот сейчас она здесь. Видно, не узнала. А может, и узнала — какая разница.

— Ишь, как проголодался! — ласково заметила она. — Откуда он, Дмитриевна?

— Бог его знает, Ильинична. Приблудный. Один раз был — не понравилось, удрал. Теперь снова заявился. Видно, чует, где добрые души.

— Внучек, — обратилась к Кошелеву Ильинична, — а ко мне жить пойдешь? Одна я, старая. Прокормлю тебя как-нибудь.

Сытого Пашку после бессонных ночей, когда он старался раздобыть пропитание на чужих огородах, разморило. Он не то всхлипнул, не то хмыкнул что-то и, чувствуя, что попал к добрым людям, покорно дал увести себя на лежанку. А утром, едва проснувшись, снова увидел над собой ласковые глаза Ильиничны.

Так и прижился Пашка у одинокой старушки. Вскоре он стал полноправным участником всех проделок ватаги ребятишек, которыми командовал Цыганков. Нередко соседи жаловались Ильиничне на ее питомца, она строго отчитывала его; Пашка утихал, но ненадолго — опять принимался за прежнее озорство.

— Да выпори ты его хоть разок, Ильинична, чего с ним церемониться? Задай ему как следует, — советовали старухе. Но та качала головой: грех обижать сироту, снова увещевала Кошелева, и опять все повторялось сначала.

Когда Кошелев подрос, он стал учеником слесаря в плавмастерских. Свой небольшой заработок целиком отдавал Ильиничне, и та не могла нарадоваться, тем более, что и озорничать Пашка стал гораздо меньше: организатор компании Иван Цыганков уехал в ремесленное…

И вот теперь они снова встретились. Но что привело сюда Пашку, как он очутился здесь?

Синицын несколько раз подходил к уединившимся дружкам и торопил Ивана: «На завтрак пора», но тот отмахивался: «Не мешай».

А Кошелев рассказывал:

— Я больше не мог. До фронта рукой подать, а мы в этих мастерских черт знает чем занимаемся — болтики, гаечки… Пошел в райвоенкомат, а там и разговаривать не хотят: когда понадобишься, сказали, сами тебя позовем. А я, отвечаю, к областному начальству поеду. Смеются: попробуй, мол. И попробую, говорю. И вот, как видишь, приехал… Ну, что же ты молчишь? Сам-то как думаешь?

— И я пробовал, — сознался Иван. — Не получилось.

Синицын принес в котелке порцию каши и с обиженным видом сунул Цыганкову.

— Принеси вторую ложку, — распорядился тот. — Пашка тоже позавтракает.

Петька шмыгнул носом и нехотя пошел. Минут через десять он появился с ложкой и еще одним котелком.

— Еле выпросил у повара, — пояснил он, — а то ведь разве хватит на двоих одной порции.

— Это ты — правильно, — похвалил Иван.

Договорились, что Кошелев пока поспит на койке Цыганкова (всю ночь Павел добирался до города), а после работы они обязательно побеседуют обо всем подробно.

Перед самым концом смены Иван вспомнил, что в этот вечер договорился встретиться с Валей. «Поеду вместе с Пашкой», — решил он. Синицына на такую встречу никогда бы не пригласил: начнутся потом улыбочки-ужимочки…

Валя сидела на скамейке возле дома и посматривала в сторону трамвайной остановки.

Зашипев, вагон остановился на площади. Из него вышли Цыганков и с ним еще кто-то.

«Синицын, — подумала Валя. — А он зачем?» Но спутником Цыганкова оказался не Синицын.

— Знакомься, Валя, — сказал Иван. — Это Паша Кошелев, я тебе о нем рассказывал.

Кошелев неуклюже протянул руку, глянул на девушку исподлобья и буркнул: «Очень приятно».

Они посидели немного на скамейке, а потом Валя пригласила:

— Пойдемте к нам. Заодно и с папой познакомитесь, — добавила она, глянув на Ивана.

Теперь, когда с ним был верный Пашка, Цыганков отважился на это.

Дверь открыл сухой сутулый старик, одетый по-домашнему — в сиреневую трикотажную рубашку, старенькие брюки и шлепанцы на босу ногу. Он оглядел ребят сквозь очки в простой железной оправе и сказал, пожимая твердой горячей ладонью руку Цыганкова:

— Ну, здравствуй, Ваня. Вот и познакомились. А то Валюша все щебечет: Ваня Цыганков сказал то, Ваня сказал другое, а какой он, этот авторитетный Ваня, не знаю.

Он повернулся к Кошелеву:

— А ты, значит, его друг? Павел? Отлично, рад тебе. Вы меня, ребята, извините, я прилягу, прихворнул что-то. А вы садитесь поближе, вот сюда, рассказывайте, как живете, что интересного в вашей молодой жизни.

— Да о чем рассказывать, Кузьма Петрович? Жизнь известная, работаем…

— Нет, ты уж, Ваня, поподробнее.

Цыганков начал рассказывать, перескакивая с одного на другое. Говорил, а сам нет-нет да и посматривал на фотокарточку, висевшую над кушеткой. На старом снимке — молодой, во весь рост Кузьма Петрович в военной форме. Тогда у него были темные, чуть опускавшиеся к углам рта усы. А теперь — седая жидкая кисточка. Рядом на фотокарточке — молодая красивая женщина. «Мать Вали, — сразу определил Цыганков, — похожи они: такая же маленькая, по плечо своему невысокому мужу, и глаза такие же круглые и серые. Только прическа гладкая, с ровным пробором посредине: косу, видно, носила».

— Постой, постой, — перебил рассказ Кузьма Петрович. — Сколько ты, говоришь, даешь за смену? Двести двадцать? Валюша, подай-ка с этажерки вон ту серенькую книжку.

Зашелестели страницы, мелькнули какие-то цифровые таблицы. Кузьма Петрович вскинул очки на лоб, сощурился и неожиданно подмигнул: