Это Б-о-г мой - [5]

Но, кстати, почему? Что у него общего с этими людьми, принадлежащими к племени, о котором он знает очень мало, а хотел бы знать еще меньше? В нем сохранились какие-то детские воспоминания об атмосфере в доме его деда, и эти двое прохожих неприятно напоминают ему о суровости и скуке, которые царили в доме его деда. Его дед и бабка барахтались в паутине запретов, которые не позволяли им жить так, как все. Они соблюдали курьезные обычаи, которые даже не могли толком объяснить. Ну не глупо ли, что они не могли в субботу чиркнуть спичкой или щелкнуть выключателем, что они постоянно остерегались нежелательных ингредиентов у себя в пище, что они не доверяли и противопоставляли себя тем людям, которые жили не так, как они, или верили в другого бога. Наш герой очень неохотно ходил в детстве в гости к деду; а когда он уходил от деда, то выходил на улицу с тем же чувством, которое испытывает человек, выпущенный из тюрьмы. И если есть что-нибудь в этом изменчивом мире, в чем он уверен, так это то, что у него нет и никогда не будет ничего общего с этим мрачным призраком умершей культуры.

Эти двое прохожих, которых он случайно ветре тип на Пятой авеню, оскорбляют его чувства не потому, что заставляют его чувствовать себя чуть-чуть чужаком в этом мире. Они оскорбляют его тем, что живут во второй половине двадцатого столетия, тем, что сохраняют свою мертвую культуру и демонстрируют ее ему, прогрессивному современному человеку, а также тем, что само их присутствие здесь, на Пятой авеню, есть доказательство его попыток похоронить какую-то часть своего наследия, хотя похоронить ее ему все равно не удастся. Они — его страшная тайна, которая постоянно напоминает ему о себе и не дает ему спокойно спать.

Возможно, наш герой слыхал, что есть в современном мире люди, которые действительно «правоверны»; часто это интеллигентные люди: врачи, адвокаты, бизнесмены и так далее. Может быть, он даже иногда встречал таких людей, и его поражало, что они, как ни странно, любят те жекниги, какие любит он, и ту же музыку, какую любит он, что они так же одеваются, как он, и ведут себя так же, как он, — и тем не менее они привержены ко всей этой чепухе: к кошеру, соблюдению шабата и прочим нелепостям. По его мнению, эти люди невыносимы, они просто психопаты, у которых «не все дома».

Попробуйте начать убеждать нашего героя гордиться тем, что он еврей, и он подымет вас на смех. Скажите ему, что он принадлежит к избранному народу, и он скинет пиджак и начнет засучивать рукава, чтобы дать вам хорошую взбучку, настолько глубоко вы задели принципы, в которые он, по его мнению, верит. Самый красноречивый писатель в мире не заставит его ни на йоту усомниться в своей правоте, за исключением разве одного обстоятельства.

Дело вот в чем. Глубоко в сердце и у критически настроенного христианина, и у еврея, отчужденного от своего еврейства, имеется нечто — я не могу сказать, что именно — может быть, чувство, или даже тень чувства, — имеется нечто, говорящее нам, что в евреях скрыто гораздо больше того, что видно на первый взгляд. В евреях скрыта какая-то тайна. Эта тайна заставляет само слово «еврей» звучать как-то иначе, чем название всех других национальностей. Именно из-за этой тайны многие читатели возьмут в руки эту книгу и прочтут ее от доски до доски, возможно, не соглашаясь со многим, что в ней сказано, но все же надеясь найти в ней хоть какой-то ключ к разгадке этой тайны. Этой тайной объясняется, почему евреи гордятся тем, что они потомки Авраама. Эта гордость все-таки существует, невзирая на горестную покорность и часто униженный облик еврея, в течение веков подвергавшегося гонениям, невзирая на отсутствие у евреев внешнего лоска, гордость, которая — хотя это уже крайность — выражается иногда хотя бы в серьгах и меховых шапках, — гордом вызове евреев миру, нацепившему на них желтые звезды гетто.

Тайна

Год или два тому назад в Израиле много спорили на тему: «Кого считать евреем?» Казалось бы, за тридцать пять веков своего существования евреи могли бы выработать подходящее определение того, что они собой представляют. Но спорщики вошли в такой раж, словно прежде никто никогда и не задумывался над этой проблемой.

Дискуссия эта была актуальной потому, что от нее зависел вопрос об израильском гражданстве. Эта страна родилась для того, чтобы служить убежищем для угнетенного и дискриминируемого еврейства, и один из основополагающих законов Израиля гласил, что любой еврей, если он того пожелает, имеет право в любой момент стать гражданином этого государства. Это неизбежно поставило вопрос: не сможет ли любой человек, который пожелает стать израильским гражданином, объявить себя евреем? Вообще, что такое «еврей»? Как обычно бывает, дискуссия потухла именно тогда, когда ажиотаж достиг особого накала и не обозначилось никакого решения вопроса. Кажется, правительство Израиля назначило комиссию, которой было поручено выработать соответствующее определение, то есть, как говорится, оно просто выбросило горячую картофелину, когда стало невмоготу ее держать. Может быть, к тому времени, как моя книга выйдет в свет, эта комиссия примет, ко всеобщему удовольствию, какое-то соломоново решение, однако я очень сомневаюсь в этом.