Этносфера: история людей и история природы - [50]

Нужна ли для достижения поставленной цели «интеграция наук»? Нет, ибо такие работы будут обречены на неудачу. Нужны интеграция научных идей и комплекс сведений при обязательном условии, что они будут подчинены целям научного синтеза, т.е. послужат материалом для «эмпирического обобщения», которое В.И. Вернадский по степени достоверности приравнивал к реально наблюденному факту [46, стр. 19]. Таким путем можно получить выводы, подчас неожиданные, но достоверные, основанные на оригинальной методике, разработанной специально для нашей темы. И отправным пунктом исследования будут идеи, сформулированные С.В. Калесником, о невозможности интеграции наук [144, стр. 212] и четком разделении общества и географической среды [144, стр. 214]. Однако эти взгляды подверглись критике со стороны Ю.Г. Саушкина [213]. Игнорировать эту полемику было бы, с одной стороны, нетактично, а с другой – нецелесообразно, потому что необходимо внести в проблему ясность. Разберем возражения Ю.Г. Саушкина по пунктам.

1. Ю.Г. Саушкин произвольно использует координату времени. Он уверенно говорит о том, что будет через сотни лет, чего проверить невозможно, и совсем игнорирует то, что было в последние 3000 лет, хотя исторический материал позволяет делать весомые выводы. Например, он смело утверждает: «Пройдут десятки и сотни лет, и новая, планомерно воспроизводимая географическая среда станет в какой-то степени синтетической, искусственной, одетой в покров из неведомых еще нам, не существующих теперь материалов» [213, стр. 82]. Если действительно так будет, то будущие географы перестроят свою методику. Ну, а вдруг все будет по-иному? Ученые изобретут синтетическую пишу, а новые научные открытия исключат необходимость в громоздкой технике. Тогда опять расцветут сады, леса и степи, столь милые сердцам людей, и не нужно будет менять методику наук, изучающих Землю. Оба предположения одинаково вероятны, возможны и другие, но ссылка на неизвестное будущее не может быть аргументом в научном споре.

Посмотрим лучше на известное нам прошлое, чтобы установить действительный характер взаимоотношений человека с географической средой.

2. Ю.Г. Саушкин пишет: «Остались ли степь – степью и пустыня – пустыней в ландшафтном понимании этих терминов? Сильнее всего изменена растительность (в степи – земледелием, в пустыне – выпасом, орошаемым земледелием), как следствие этого изменились сток, почвенный покров, процесс эрозии и вся дальнейшая „цепочка“ компонентов природных комплексов» [213, стр. 80].

Да, кое-что изменилось [142, стр. 247 – 248], но разве подобные изменения наблюдаются только в XX в.? Антропогенные ландшафты известны в глубокой древности. Египтяне освоили заболоченную долину Нила 5000 лет тому назад; шумерийцы провели каналы, осушив междуречье Тигра и Евфрата примерно в то же время; китайцы начали строить дамбы вокруг Хуанхэ 4000 лет тому назад. Восточные иранцы научились использовать грунтовые воды для орошения на рубеже нашей эры. Полинезийцы привезли на свои острова сладкий картофель из Америки и истребили птицу моа в Новой Зеландии. Козы, разведенные эллинами, уничтожили дотоле пышную растительность Пелопоннеса, и т.д. Если уж говорить о взаимодействии человека с природой, то нужно привлекать в полной мере историческую географию, являющуюся самостоятельной дисциплиной, находящейся на стыке двух самостоятельных наук: истории и географии. Но тогда мы придем к выводам, несколько неожиданным для Ю.Г. Саушкина. Влияние человека на ландшафт не всегда бывало благотворным. Случаи хищнического отношения к природе более часты, чем проявления заботы о ней. Но в обоих случаях, как только активная деятельность человеческого коллектива приостанавливалась, например, из-за войн, миграций, упадка культуры и хозяйства и т.п., естественный ландшафт быстро восстанавливался, хотя с некоторыми отличиями во флоре и фауне, а от деятельности людей оставались лишь археологические памятники. Так было в Галлии в VI в., когда римские латифундии заросли дремучими лесами; на Юкатане, где покрылись джунглями не только пашни, но и города народа майя; и в Ираке, после того как была заброшена постоянная работа по поддержанию каналов, т.е. в XIV в. Равным образом, развитие земледелия в Китае привело к уничтожению лесов в долине Хуанхэ, и к IV в. до н.э. сухие центральноазиатские ветры занесли песком мелкие речки и гумусный слой в Шэньси. Изобретение китайцами железной лопаты позволило в III в. до н.э. выкопать оросительные каналы из р.Цзинхэ, но река углубила свое русло, и каналы высохли. Борьба за воду кончилась победой ветра – работы по поддержке оросительной системы прекратились в XVII в. Зато кяризы Люкчунской впадины, построенные древними иранцами, дали жизнь многим оазисам. Закономерность здесь есть, но она не простая, а сложная.

Воздействие на природу определяется характером, а не степенью культуры. Древние греки и арабы жили экстенсивным хозяйством подобно тюркам, монголам, ирокезам или полинезийцам. Однако культура греков не уступает египетской, а арабов – иранской. Также следует рассматривать центральноазиатских кочевников, которые не заимствовали из Китая ни иероглифики, ни социальных институтов, ни обычаев. Их самобытность определялась кормившим их степным ландшафтом. Они составляли неотъемлемую часть степи вместе с растительностью и животным миром. Поэтому, изучая историю кочевников, мы знакомимся с историей природных условий Центральной Азии в большей мере, чем занимаясь историей цивилизаций земледельческих народов [73]. Примеров можно привести неограниченное количество, но это дает основание согласиться с совсем другим соображением Ю.Г. Саушкина: «Географам предстоит большая работа: количественно измерить изменения, которые вносит человек в географическую среду в разных зонах и районах» [213]. Добавим: в разные эпохи, потому что без этого мы не имеем права строить никаких прогнозов. Можно экстраполировать линию, вектор которой известен, пренебрегая возможностью некоторой ошибки, но нельзя проецировать линию из точки, беря вектор произвольно. Тогда это будет не прогноз, а предсказание, которое часто не сбывается.