Этногенез и биосфера Земли - [40]
Таким образом, реальную этническую целостность мы можем определить как динамическую систему, включающую в себя не только людей, но и элементы ландшафта, культурную традицию и взаимосвязи с соседями.[112] В такой системе первоначальный заряд энергии постепенно расходуется, а энтропия непрерывно увеличивается. Поэтому система должна постоянно удалять накапливающуюся энтропию, обмениваясь с окружающей средой энергией и энтропией. Этот обмен регулируется управляющими системами, использующими запасы информации, которые передаются по наследству.[113] В нашем случае роль управляющих систем играет традиция, которая равно взаимодействует с общественной и природной формой движения материи. Передача опыта потомству наблюдается у большинства теплокровных животных. Однако наличие орудий, речи и письменности выделяет человека из числа прочих млекопитающих, а этнос — форма коллективного бытия, присущая лишь человеку.
Уровни и типы этнических систем
Принятый нами подход позволяет заменить этническую классификацию этнической систематикой. Классификация может быть проведена по любому произвольно взятому признаку: по языку, расе, религии, роду занятий, принадлежности к тому или иному государству. В любом случае это будет весьма условное деление. Систематика же отражает именно то, что заложено в природе вещей, позволяет исследовать человечество с техникой и доместикатами (ручными животными и культурными растениями). Крупнейшей единицей после человечества в целом (как аморфной антропосферы — одной из оболочек Земли) является суперэтнос, т. е. группа этносов, возникшая одновременно в одном регионе и проявляющая себя в истории как мозаичная целостность, состоящая из этносов. Именно они являются этническими таксонами, наблюдаемыми непосредственно. Этносы, в свою очередь, делятся на субэтносы, т. е. подразделения, существующие лишь благодаря тому, что они входят в единство этноса. Без этноса они рассыпаются и гибнут.
Принадлежность к тому или иному разделу таксономии определяется не абсолютной идентичностью особей, чего в природе никогда не бывает, а степенью сходства в определенном аспекте на заданном уровне. На уровне суперэтноса (для примера возьмем Средневековье) мусульмане — араб, перс, туркмен, бербер были ближе друг к другу, чем к членам западнохристианского этноса — «франкам», как называли всех католиков Западной Европы. А француз, кастилец, шотландец, входившие в общий суперэтнос, были ближе между собой, чем к членам других суперэтносов — мусульманского, православного и т. д. На уровне этноса французы были между собой ближе, чем по отношению к англичанам. Это не мешало бургундцам поддерживать Генриха V и брать в плен Жанну д'Арк, хотя они понимали, что идут против своих. Но ни в коем случае не следует сводить все многообразие видимой истории к осознанию этнического единства, которое лишь иногда является главным фактором, определяющим поведение человека. Зато ощущение этнической близости присутствует всегда и может быть отнесено к природе человека как инвариант. Иными словами, как бы ни был этнос мозаичен и как бы разнообразна ни была его структура, на заданном уровне он — целостность.
И самое интересное, что историки практически уже нащупали возможность такого подхода. Невольно они группируют этносы в конструкции, которые называют либо «культурами», либо «цивилизациями», либо «мирами». Например, для XII–XIII вв. мы находим смысл в таких понятиях, которые в то время обозначали реально существующие целостности. Так, Западная Европа, находившаяся под идеологическим главенством римского папы и формальным, никогда не осуществлявшимся на деле, суверенитетом германского императора, называла себя «Христианский мир». При этом западноевропейцы противопоставляли себя не только мусульманам, с которыми они воевали в Испании и Палестине, но и православным грекам и русским, а также, что удивительно, ирландским и уэльским кельтам. Совершенно очевидно, что они подразумевали не религиозную общность, а системную целостность, которая получила название по произвольно взятому индикатору.
Равным образом «Мир ислама» противопоставлял себя и грекам, и французам, и языческим тюркам, но с точки зрения религии не был единым. Учения шиитов (теистов), карматов (атеистов) и суфиев (пантеистов) весьма мало походили друг на друга и на ортодоксальную доктрину ислама — суннизм. Но ведь и христиане-европейцы отнюдь не дружили между собою. Однако, сталкиваясь с мусульманами или язычниками, они сразу находили общий язык и пути для компромисса. Это означало, что, например, венецианец мог драться с генуэзцем, но лишь до тех пор, пока не появлялись арабы или берберы-мусульмане. Тогда бывшие враги бросались на общего противника.
Из истории известно, что часто жестокие войны ведутся между близкими родственниками. Вместе с тем они имеют коренное различие с войнами на уровне больших систем. В последнем случае противник рассматривается как нечто инородное, мешающее и подлежащее устранению. Но личные эмоции — гнев, ненависть, зависть и т. п. не становятся мотивом проявляемой жесткости. Чем дальше отстоят системы друг от друга, тем хладнокровнее ведется взаимоистребление, превращаясь в подобие опасной охоты. А разве можно гневаться на тигра или крокодила? И наоборот, борьба внутри системы имеет целью не истребление противника, а победу над ним. Поскольку противник также составляет часть системы, то без него система не может существовать. Так, вождь флорентийских гибеллинов Фарината дельи Уберти помог врагам своей родины одержать победу, но не допустил уничтожения Флоренции. Он заявил: «Я сражался с этим городом для того, чтобы жить в нем». И он жил там до смерти, после того как Арбия побагровела от крови его противников — флорентийских гвельфов.
