Эти господа - [6]

— Должно быть, море! — проговорил Перешивкин, прислушиваясь к шуму. — Так оно и есть! — твердо сказал он.

Женщина прильнула к оконному стеклу, Перешивкин переставил бутылку со свечой на пол, и сразу в глаза бросились воды, которые вздымались и серебрились, как встряхиваемый мех чернобурой лисицы.

— Шедевр! — сказала женщина.

В вагон вошел контролер в сопровождении старшего проводника, проводник светил фонарем, контролер пробивал машинкой билеты и отбирал их. Перешивкин быстро поставил бутылку со свечой на столик и заслонил руками пламя, чтоб унять колебание. Контролер и проводник принесли дыханье ветра, сырость ночи, — женщина достала на саквояжа вязаный жакет и, опустив шаль, надевала его. Она была в белой кофточке с глубоким вырезом, короткими рукавами и при тусклом свете казалась одетой в ночную рубашку. Перешивкин подвинулся вперед, зрачки его налились ртутью, и кончик языка пополз, облизывая усы. Свеча коптила. Бутылка, густо закапанная стеарином, стояла, как человек по горло в снегу.

— Скажите, мосье Перешивкин, — спросила женщина, чувствуя на себе его взгляд, — далеко от вокзала до «Пале-Рояль»?

— С полчаса. Это на набережной! — ответил он, быстро отодвигаясь вглубь скамьи. — Только там все номера заняты!

— Вы уверены?

— Если понадобится комнатка, прошу заглянуть! — предложил он и, опустив руку под плащ, вытащил визитную карточку. — Вот адрес!

Стрелочник растормошил заснувший семафор, зеленоокий, жердястый великан понесся навстречу поезду, и паровозик закричал ему: «Спи, спи-и!» За окнами выплывали огни, кто-то из пассажиров распахнул дверь, — в вагон ворвалась струя воздуха, пламя свечи вытянулось, потухло, и фитиль изогнулся красным светлячком. Бесшумно нахлынули носильщики, хватали чемоданы, корзины, узлы и волокли их, не оглядываясь, чтобы скорей вернуться за новыми вещами. Пробираясь боком по вагонному коридору, высокий парень тащил чемодан и портплед Канфеля. Неся саквояж, Канфель вел женщину под руку мимо сонливых контролеров в гущу евпаторийских извозчиков. Извозчики вырывали из рук вещи, уносили их на свою линейку и усаживали владельцев вещей спиной друг к другу. Носильщик Канфеля прорвался сквозь воинствующий отряд, взвалил багаж на экипаж гостиницы «Пале-Рояль», и Канфель стал подсаживать свою спутницу.

— Мерси, мосье! — сказала она, беря из его рук саквояж. — За мной приехали!

Она обошла экипаж сзади кузова, подошла к стоящему на дороге автомобилю, и шофер распахнул перед ней дверцу. Сидящий в автомобиле человек привстал, целуя ей руку, — шофер захлопнул дверцу, включил мотор, — и машина помчалась в ночь.

— Занимательная дама! — раздался позади Канфеля голос Перешивкина. — Весьма занимательная!

— Такая дама хороша в каком-нибудь романе, где людям нечего делать! — в раздражении воскликнул Канфель и полез в экипаж.

— Простите! — тихо проговорил Перешивкин, удерживая его за рукав. — По вашему желанию я сжег мою свечку!

— Полсвечи! — возразил Канфель. — Хотя все равно! — и, вынув два пятиалтынных, отдал их Перешивкину. — Хватит?

— Благодарствую! — ответил Перешивкин, снимая соломенную панаму. — Я под контролем жены!

ГЛАВА ВТОРАЯ, В КОТОРОЙ ЛЮДИ УПОДОБЛЯЮТСЯ БОГАМ

1. СИЯТЕЛЬНОЕ БОЖЕСТВО

Вход в гостиницу «Пале-Рояль» подпирали четыре мраморных колонны, в вестибюле на высоких подставках восседали гипсовые боги, один бог был брюхастым Буддой, а другой именовался в описи откомхоза богом неизвестного происхождения. На гостиничной лестнице пылали красные бархатные ковры, прикрепленные к ступеням медными прутьями, на площадках тосковали пальмочки, опустившие зеленые пальцы, а на стенах зеркала в позолоченных рамах впускали в себя подымающихся по лестнице людей. Каждое утро дежурные номерантки подметали пол, чистили ковры, протирали зеркала, поливали пальмочки и обметали перистой метелочкой богов. У подножья богов валялись окурки, обгоревшие спички, косточки винограда; но боги привыкли к своей судьбе, не требовали поклонения, приношений, и по-ребячьи улыбались, когда раз в месяц их мыли горячей водой с зеленым мылом. В эти дни также мыли мраморные колонны, терли их жесткими щетками, и на мраморе проступали синие жилки, в которых текла такая же благородная кровь, как в жилах заведующего, т. е. арендатора гостиницы и ресторана при ней.

Арендатор — сын генерала Бондарева, бывшего хозяина гостиницы, — был третьим богом в «Пале-Рояле». В противоположность гипсовым богам он требовал поклонения, приношений, занимал лучший номер, любил кушанья с иностранными названьями и красивых номеранток. Для номеранток независимо от их собственных имен он установил французские клички: в первом этаже они назывались Луизами, во втором Клотильдами, в третьем — Кларэттами, а в четвертом — Мадленами. Еще отличался Бондарев-сын от богов худощавостью, капитанской фуражкой с черным лакированным ремешком и дурным запахом изо рта, за который покойный отец-генерал прозвал сына полковым козлом. (Этот козел ставится на ночь в полковую конюшню, чтоб отвратительной своей вонью отпугивать от лошадей цапкого зверька, ласку.)

Бондарев-сын не был чужд духу времени, и, отремонтировав в гостинице кладовку, помещавшуюся рядом с кухней, устроил красный уголок. В этом уголке висели не только портреты вождей революции, но стоял аляповатый книжный шкаф, где, кроме брошюр по индустриализации и агрикультуре, выпирали книги-тяжеловесы в кожаных переплетах с инициалами Бондарева-отца: «Пребывание Александра III Самодержца в Гатчине», «Морская хроника» Новиля, «Хроника английского парламента за восемнадцатый век», мемуары кардинала ла-Рошфуко, «Освобожденный Иерусалим» Торквато Тассо, сочинения князя В. Ф. Одоевского, князя И. М. Долгорукова, стихотворения К. Р. (Константина Романова) и много других книг по истории, философии и художественной литературе. Культурно-просветительная деятельность Бондарева-сына не нравилась его родственникам по линии отца; но на самом деле, они завидовали ему, потому что жили в собственных дачах, сдавали внаем комнаты с пансионом и видели в арендаторе «Пале-Рояля» беспощадного конкурента. Вражда их была неощутима для Бондарева-сына, родственники нуждались в его деньгах, связях и при крайней нужде могли устроить своих дочерей в номерантки гостиницы. Кроме того, по мнению родственников, Бондарев-сын обладал талантом жанрового рассказчика, и любая вечеринка без него была, как шампанское без газа. Надвинув капитанскую фуражку на затылок, Бондарев-сын выставлял ладони на уровне плеч и со смаком подражал еврейскому акценту: