Эта идея должна умереть. Научные теории, которые блокируют прогресс - [58]
В науке некоторые термины тоже прямо-таки напрашиваются на то, чтобы их упразднили. Но такое редко случается только из-за того, что какое-то слово или выражение раздражает частотой своего употребления. Термин «геномная революция» тоже может надоесть и вызывать раздражение, но он полезен. Так же, как полезно и выражение «на протяжении 99 % истории человекообразных…», когда обсуждаются вопросы о том, чем занимаются люди в обстановке менее искусственной, чем наш современный мир. Лично я надеюсь, что последнюю фразу не отправят в отставку, потому что я сам использую ее с раздражающей частотой – и не думаю останавливаться.
Однако некоторые научные идеи должны быть упразднены – потому что они просто неправильны. Наглядным примером может служить утверждение – скорее не научное, а псевдонаучное, – что эволюция – это «только» теория. Но я предлагаю отправить в отставку фразу, которая в узком смысле правильная, но имеет неправильные коннотации: это идея «взаимодействия „ген-среда“».
Идея взаимодействия конкретного гена и конкретной среды была важнейшей опорой тысячелетней дихотомии «природа против воспитания». В этом качестве она часто принимала такую форму: «То-то и то-то не может быть только генетическим. Не забывайте о генно-средовом взаимодействии». Это утверждение звучало чаще, чем следующее: «То-то и то-то не могло быть связано только со средой. Не забывайте о генно-средовом взаимодействии».
Идея была особенно полезной, когда выражалась количественно при попытках бихевиоральных генетиков отнести проценты изменчивости в свойстве на счет среды, а не генов. Идея была также основой золотой фразы для не-ученых: «Но только если…» Например: «Вы можете часто говорить, что ген А вызывает эффект Х, но только если происходит в среде Z. В этом случае у вас есть нечто, именуемое генно-средовым взаимодействием».
Что здесь не так? Ведь это неимоверное улучшение по сравнению с постановкой вопроса «Природа или воспитание?» – особенно когда предполагаемый ответ на этот вопрос попадал в руки политиков или идеологов.
Для меня проблема заключается в том, что взаимодействие гена и среды употребляется таким образом, будто такое взаимодействие может быть только одно. В лучшем варианте предполагается, что бывает так, что генно-средовых взаимодействий нет. Хуже, когда говорят, что таких случаев большинство. В худшем варианте выдается нечто похожее на платонический идеал действия каждого гена – что каждый ген дает какой-то идеализированный эффект, что он постоянно «делает» это и что обстоятельства, при которых этого не происходит, редки и представляют либо патологические ситуации, либо не имеющие никаких последствий особые случаи. Поэтому определенный ген может оказывать «нормальное» платоновское воздействие на разум – конечно, за исключением тех случаев, когда человеку недоставало белка, когда он был зародышем, или у него была олигофрения, которую не пытались лечить, или он вырос, как дикий детеныш, в стае сурикатов.
Проблема с генно-средовым взаимодействием заключается в том, что никакой ген ничего не делает. Скорее, определенный ген оказывает определенный эффект в определенной среде. Сказать, что определенный ген оказывает неизменный эффект в любой среде, означает только сказать, что он оказывает неизменный эффект в тех средах, в которых он изучался до сих пор. Это стало еще понятнее в исследованиях генетики поведения, поскольку в них больше учитывалось регулирование средой эпигенетики, транскрипционных факторов, факторов сплайсинга и так далее. И это наиболее серьезно сказывается на людях в силу чрезвычайного разнообразия сред – и природных, и созданных культурой, – в которых мы живем.
Исследовать «генно-средовое взаимодействие» – это все равно что спрашивать, какое отношение длина прямоугольника имеет к его площади, и получать ответ, что в этом конкретном случае имеет место взаимодействие длины/ширины.
Естественный отбор – это единственный двигатель эволюции
Афина Вулуманос
Старший преподаватель психологии, старший исследователь, Лаборатория детского познания и коммуникаций Нью-Йоркского университета.
На занятиях по эволюции ламаркизм – выдвинутая Ламарком идея, что организм за свою жизнь может приобрести свойство и передать его по наследству, – обычно лишь коротко обсуждается и часто высмеивается. Как подлинный механизм эволюционных перемен подается дарвиновская теория естественного отбора.
В известном примере Ламарка жирафы, которые ели листья с высоких веток, потенциально могли отрастить более длинные шеи, чем жирафы, объедавшие низкие ветки, и могли передать свои более длинные шеи потомству. Наследование приобретенных признаков изначально считалось легитимной теорией эволюционных перемен, и даже Дарвин предлагал собственную версию того, как организмы могут наследовать приобретенные признаки.
Экспериментальные намеки на переход приобретенных свойств между поколениями появились в 1923 году, когда Павлов сообщил, что тогда как первому поколению его белых мышей понадобилось 300 попыток, чтобы узнать, где он прячет еду, то их потомству – 100 попыток, а их внукам – только 30. Но из описания Павлова было неясно, жили ли все мыши вместе (что обеспечивало бы некоторое общение между животными) и был ли у них допуск к другим видам узнавания. Другие ранние исследования потенциальной передачи свойств через поколения у растений, насекомых и рыб также подвергались сомнению из-за слабого контроля за экспериментами и возможности иного толкования. От ламаркизма отказались.
