Эстонские повести - [3]
К сожалению, не осталось больше друзей, с кем можно было бы посмеяться — цинично и беспощадно. Одним из них был лейтенант Таинь. Неужели они пристрелили его, вздернули на сук или сожгли? Кто это знает.
Отец сказал: «Гордости да упрямства в тебе хоть отбавляй. И плевать на все ты мастак».
Сейчас Калле казалось, что только плевки у него и остались. Если бы этот кот на заборе чуть помедлил со своим прыжком, если бы он хоть на миг еще задержал на Калле свой взгляд…
Луна, плывшая подобно яичному желтку в лиловом супе, поднималась все выше и все больше светлела.
«Летучие мыши» улетели.
Калле уже было прошел мимо дома бюргермейстера, не заметив стоявшего в дверях человека. Но вдруг остановился и воскликнул:
— О-о, да это же госпожа Инна. Добрый вечер. А я принял тебя за тень.
Инна окончила среднюю школу cum laude[2]. Одна из немногих в классе. Со всякими там извозчичьими дочками и с подобной Калле пришлой деревенщиной она в школе не водилась. Богатая, почитающая себя, благонравная. Потом она вышла замуж и стала матерью. Не как-нибудь там, а все честь по чести. Сейчас она стояла на пороге своего дома словно изваяние и с достоинством ответила:
— Здравствуй. Жду здесь уже сколько времени.
— Кого? Может, меня?
— Обещали зайти две девушки. Собирались идти вместе.
— А-а-а. Ну да. Любоваться луной.
— Не время сейчас шутить.
— А я не шучу. Но как же ты в такое серьезное время осталась одна? Где же твой господин и повелитель?
Ответ, которого пришлось-таки подождать, прозвучал очень весомо:
— Он поехал на важное совещание.
— В Таллин?
— Да.
— Голосовать?
На свой последний вопрос Калле и не ждал ответа. Он уже собирался двинуться дальше, но в этот момент из проулка показались девушки. Они задержались только на мгновение, пошептались и тут же, словно разрезвившиеся жеребята, бросились бежать.
Такой оборот был для Инны неожиданным. Она прямо слетела с крыльца и, задыхаясь, стала кричать во весь голос:
— Анне! Анне! Урве! Девочки, куда же вы? Подождите меня!
Но те даже не приостановились.
— У госпожи и без того провожатый! — крикнула одна из них, а ее младшая подружка при этом, видимо, еще и фыркнула.
И вдруг Инне показалось, что она не замкнула дверь, когда выходила из дому. Она торопливо взбежала на крыльцо. Дверь оказалась запертой. Вернулась и сердито упрекнула все еще стоявшего на улице Калле:
— Это вы виноваты. Теперь иди одна.
Но едва она дошла до проулка, как началась воздушная тревога. Стала завывать сирена. Мычала длинно и жалостно, точно исполинская корова. И вдруг все изменилось: лунный свет был уже не тот; и небо было теперь чуточку другим; только что произнесенные слова обрели совсем другой смысл. Кругом царили смятение и страх. И лишь тени действовали как-то успокаивающе.
Инна кинулась назад к дому.
— Это вы виноваты! — крикнула она снова.
— Я могу исправиться, — сказал Калле и направился к Инне.
Когда он вблизи увидел ее глаза, смотревшие на него из мехового воротника одновременно испуганно и злобно, его рассмешила дерзкая ассоциация: вспомнилось жаркое из кролика.
Улицы были пустынны, сирена все еще завывала, и их двоих скрывала только тень, падавшая от дома.
— Каким образом? — настороженно спросила Инна.
— Я могу проводить тебя!
— Этого еще не хватало!
— Нас никто не увидит; я отведу тебя в старый винный погребок. Он низкий, со сводчатым потолком. Ты же знаешь, там, на пастбище, за родником.
— С ума сошел.
— Пока еще нет. Просто предлагаю проводить. Если ты не хочешь идти со мной в винный погребок, если боишься, то мы можем пойти просто к роднику. Это сказочный источник.
— Я не ребенок.
— Ну конечно. И все же родник интересный. Он не замерзает, и в нем скрыты сокровища. Хочешь, я их для тебя достану. Например, подкову, которая приносит счастье. Я даже знаю, что у этой заколдованной железки — три гвоздя.
— Ее вы можете подарить своей жене.
— О-о, моей жене!
— Да, Ирме.
— А ты ядовитая. И даже очень. Не знаю только, смертельный ли у тебя поцелуй? Змеиного ли он укуса?
— Этого вы никогда не узнаете.
— Почему же? Или боишься неполных поцелуев? Так это напрасный страх — мой перекошенный рот снова в полном порядке. Хочешь, попробуем?
— Иди ты. Не протягивай свои лапы.
— Спасибо и на том, что бывшая соученица перешла на «ты».
— Извините.
Инна отодвинулась от Калле подальше. Но тут сквозь завывание сирены прорвался тяжелый гул бомбардировщиков.
— Когда начнут бомбить, желательно лечь наземь, — сказал Калле. — Это я на тот случай, если ты не знаешь. Ну ладно, мне пора.
Инна ничего не ответила; ей показалось, будто Калле смеется над ее робостью и хочет еще больше напугать ее.
Завывание сирены оборвалось где-то в далекой выси. Дежурный то ли сбежал, то ли затаил дыхание. За городским валом на горизонте кто-то словно бы моргал зеленым глазом. Или это была угасавшая вечерняя заря? А бомбардировщики все приближались.
— Всего доброго, — произнес Калле.
Когда он протянул все еще молчавшей Инне руку, над городом загорелась осветительная ракета.
Инна схватила Калле за руку:
— Не уходи! Прошу тебя, не уходи!
— Черт побери, как курить хочется, — в ответ произнес Калле.
— Боже мой, пойдем ко мне.
