Эстеты из Кукановки - [76]
А поскольку я человек не только слова, но и дела, немедленно посадила в небольшом горшочке семена жгучего красного перца… Кому что нравится!
БИБИРЕВ ПРОТИВ «ГАНИМЕДА»
— Войдите, кто там? — крикнул дежурный по отделению милиции Бибирев. Дверь тихонько приоткрылась, и в образовавшуюся щель протиснулись двое. Женщина и мужчина. Прилично одетые. Видимо, муж и жена.
Наметанным глазом Бибирев подметил, что выражение лица у обоих было одинаковое, робкое и даже затравленное.
— Присаживайтесь. Кто вы такие и с чем пришли?
— Я — Кульков, Анатолий Кузьмич, — обстоятельно заговорил мужчина, — а это — жена моя, Татьяна Осиповна. Живем по адресу: улица Антуана Лавуазье, номер 20-а. Пришли мы с жалобой на восьмиклассника Аркадия.
При этих словах женщина, всхлипнув, сказала:
— Совсем со свету сжил.
— Кулькова, успокойтесь, — сказал Бибирев. — Объясните конкретно, каким образом он сживает вас со свету? Он что? Дерется? Хулиганит? Выражается? Устроил притон?
— Не-ет, — тихо плача сказала Татьяна Кулькова. — Он не выражается. Он не умеет выражаться. Он, знаете, музыку заводит.
— Как музыку? Какую? Со словами?
— Такую. Современную. И с хрюканьем.
— Слова тоже бывают, но непонятные, — вставил Кульков. — Но очень громкая. Со стереоприставкой. Да как завернет во всю мочь!
— Гм… К сожалению, это в нашей действительности имеет место, — согласился Бибирев. — Не вы один страдаете. У нас сотни заявлений подобного рода… А вы не пробовали на этого парня повлиять добром? По душам поговорить? Что-то хорошее для него сделать? Уж не совсем он пропащий, наверно? Есть же у него что-то человеческое?
— Все пробовали! — вздохнул Кульков. — Жена ему пироги его любимые пекла. С курагой. Я финские ботинки в очереди выстоял. И что же? Пироги слопал, ботинки надел и снова за старое.
— Как из школы придет, — печально заговорила Кулькова, — так сразу же включает эту чертовину, а уж потом идет на кухню, греет себе обед и садится есть. И слушает. Да еще из своей комнаты дверь открывает. Чтобы ему на кухню было слышно. И так кушает… Я думаю, что слышно во всем микрорайоне бывает, не только у нас.
— А он вам кто? Сосед?
— Да. В соседней комнате находится.
— Подселенец, значит?
— Какой подселенец! — с сердцем сказала женщина. — Сын!
— Чей сын? — оторопел Бибирев.
— Наш, — в унисон сказали супруги. — Аркадий Кульков. Наш собственный сын.
Бибирев на некоторое время потерял дар речи. А опомнившись, рассердился:
— Ну, знаете! Уж если вы сами со своим сыном не можете справиться…
— Значит, не можем, если к вам пришли, — горько ответил Кульков. А жена прошептала:
— Что же нам делать? Слова он пропускает мимо ушей. Бить нельзя, вы первые вступитесь. А за нас вступиться некому.
— Бить! — невесело засмеялся Кульков. — Да он на голову выше меня. Акселерат… Сказать откровенно, мы вообще не против музыки. Я и сам люблю иногда попеть под гитару. Вокализы там. Романсы. «Я встретил вас»… Но ведь у него что? Ни одной ноты не поймешь и не запомнишь. Только шум и гром. Вот, послушайте, я вам постараюсь изобразить как сумею. — И он заревел неимоверным голосом:
— Бррум! Дррум! (ударив кулаком по столу). Уо-го-го! Та-ру-ра! Бах! Трах!!. Ну, что? Уловили мелодию? Понравилось?
Бибирев сказал, что не понравилось и не уловил.
— А еще у него есть пленка, — подхватила Татьяна Осиповна, — где певец только хрипит, вроде его душат. А уж как окончательно задушат — то он хрипеть перестает, а взамен начинает выть пожарный сигнал.
Бибиреву стало не по себе.
— Да. Крепко запущено… А он что? Все время воет? Или с антрактами?
— Антракт — это когда он в школе. Так ведь и мы тогда на работе. А когда он дома — и мы дома. Только вот в субботу немножко. Мы в субботу целый день дома, а он — нет.
— Все понятно, кроме одного, — задумчиво сказал Бибирев. — От нас, от милиции, чего вы хотите? Может, вы хотите, чтобы мы его арестовали?
— Ой! Так ведь его моментально из школы выгонят! — испугалась Кулькова. — И снова на нашу голову.
— Ладно, не будем. Тогда будем штрафовать.
— Вы что? Издеваетесь? — возмутился Кульков. — А платить штраф кто будет? Я! А ему что? Еще посмеется.
Бибирев сконфузился. В самом деле, неладно придумал.
— Ну, тогда я уж не знаю, что…
— А вы не расстраивайтесь, — утешительно сказал Кульков. — Вы знаете что? Вы его просто попугайте. Пообещайте ему чего-нибудь пострашиее. Может, он вас послушает, ведь вы же ему не отец, и тем более не мать, а чужой человек.
— Вот, вот, — подхватила жена, — нагоните на него страху. Скажите, что есть такая статья — на издевательство над родителями. Приходите к нам домой завтра вечером. И тут сразу с поличным его. Мы дома будем.
— Согласен, — сказал Бибирев. Ему было искренно жаль Кульковых, таких затравленных и беспомощных.
…Двери Бибиреву открыл сам Кульков. Жена была тут же, в прихожей. Судя по артикуляции, они его приветствовали, но слов не было слышно: их заглушали звуки невероятной громкости, которые неслись из-за закрытой двери. Звуки были очень разные. Визжали паровозные гудки. Ухали лесные филины. Яростно ревели львы и тигры. И тут же храпело запорожское воинство, полегшее спать после битвы. Затем вступали там-тамы, рокочущие в руках антропофагов, пляшущих вокруг жертвенного костра.
