Эстеты из Кукановки - [51]
— Тебе, Линочка, попался чудный экземпляр, — сказала Агнеса. — Всегда побритый, одетый, трезвый. Поглядеть со стороны и то приятно. Не то, что сынок нашей библиотекарши, Женька. Худющий, как скелет, вечно с книжками под мышкой. Смотреть противно… Я думаю, он эти книжки не читает, а просто выпендривается своей ученостью… Здоровается не глядя, сквозь зубы. Будь у меня дочь, но выдала бы за него ни за какие алмазы. Лучше бы убила собственными руками…
Я не говорю, что у нашей Агнесы нет недостатков. Они есть. Вот, к примеру, чтобы порадовать кого-нибудь, она даже может покривить душой. Однажды я слышала ее разговор с заведующей машбюро Таисьей Викторовной.
— Я просто любуюсь вами, — пела Агнеса, — тоненькая, стройная, как березка. Вам бы Жизель танцевать или Джульетту, а безжалостная судьба забросила вас в эту контору.
Я чуть не фыркнула. Мы бедную Таисью за глаза прозвали гладильной доской и очень ее жалели. Сухая, тощая. Просто мешок с костями. Мне из моего угла было хорошо видно, как она, слушая Агнесу, расплылась в улыбке. А та продолжала:
— Это уж от бога такое счастье. Конечно, счастье. Еще Мопассан сказал: худенькие женщины не старятся. И разве можно сравнить вас с такой колодой, как Ирина…
Нет, это она, конечно, не обо мне. Ведь еще совсем недавно, на моем дне рождения, прихлебывая кофе с коньячком, она говорила:
— Какая ты мягкая, женственная. Не то что наша Таисья. К ней подойти страшно, еще ушибешься, хи-хи! У нее не ноги, а дрова. А локти? А шея? И не вздумай ты худеть! Ни в коем случае! Слышишь, девочка? Иначе я тебя убью! Отрекусь от тебя! Оставайся такой, какая ты есть, величественная, пышная, царственная. Не то, что какая-нибудь штучка в брючках. Женщина должна быть женщиной…
Ну, скажите, можно ли ее не любить? Никто никогда не слышал от нее какой-нибудь гадости. Один приятности.
Но все же кто была та Ирина, о которой Агнеса говорила «гладильной доске»? Да ну! Не стоит об этом думать. Мало ли на свете Ирин.
Ведь не могла же она, Агнеса, называть копной, колодой и коровой меня?!!
СЕМЬ ЦВЕТОВ РАДУГИ
Море о чем-то шушукалось с берегом, а пальмы лениво подслушивали. Солнце жарило во все лопатки. И не только лопатки, но и животы, и плечи, и спины граждан, лежащих на пляжном песке.
Подставив лучам солнца все, что только можно было, не нарушая приличии и соединяя приятное с полезным, самозабвенно играла в книг небольшая компания:
1. Иван Акимович, сухонький старичок в полосатых трусах до колен.
2. Арсений (до отчества не достарился), знатный шахтер, смахивающий телосложением на Лаокоона, но баз трагического антуража оного Лао.
3. Надина Васильевна, дама безразмерного возраста, в нахлобученной на зеленовато-желтую прическу войлочной шляпе «джигит».
4. Кока, абориген. Вечером он играет на аккордеоне в доме отдыха «Лотос», а днем фотографирует всех желающих. Кока — известный модник и пижон: у него не только плавки, но даже носовой платок из джинсовой ткани.
Игра шла мирно и спокойно. И вокруг все было тихо. Пляжники от зноя разомлели, и разговаривать им было лень.
Но вот мимо нашей четверки прошел новый человек. Он расположился поодаль, бросил на песок газету и начал раздеваться.
…Первым очнулся и подал голос Иван Акимыч:
— Позвольте… Это что же за странный цвет кожи у него? Малаец он, что ли? Или, может, канак?
— Какой там малаец? Что вы! Сейчас малайцев нет, их уже давно отменили…
— Не отменили, а переименовали, только не помню в кого, — сказала Надина Васильевна, — и канаков тоже…
— …Как это кунаков отменили? — возмутился Кока. — Быть не может…
— …Скорее всего у него загар такой, — не слушая, продолжала дама-джигит. — Есть такие жуки, по полгода в отпуске. То у него аспирантский, то академический, то творческий, то секретный, то декретный… Он и шастает. Из Крыма в Юрмалу, из Прибалтики в Одессу. Загар на загар набегает, и получается вот такая… канарейка.
— И все-то вы знаете! — с восхищением прогудел Арсений. — Но поскольку он мужик, то, выходит, он не канарейка, а канарей… Кока, чего засмотрелся, тебе сдавать.
На другой день канарей пришел не один, с ним было еще пятеро. Все они расположились на канареевом лежбище и начали раздеваться. Тут уж у кашей четверки от изумления глаза на лоб полезли. Все новоприбывшие оказались разных цветов. Один напоминал раздавленный помидор, другой излучал таинственное голубоватое мерцание, третий нежно зеленел, как весенняя травка, четвертого до самых ушей покрывала оранжевая апельсиновая кожа, а пятый щеголял телом изысканного модного цвета кобальт.
— Вот так натюрморт! — бормотал Арсений. — Интересно, как они этого добились? Или, они, может, представители разных стран?
— Каких разных, если они ругаются на чистом русском языке? — возразил Кока. — Неужели не слышите?
— А может, такая мода появилась, — встревожилась дама-джигит, — а мы и не знаем? Так все на свете проворонить можно. Нет, правда, чего вы смеетесь? Красят же веки в зеленый и коричневый цвета, а волосы в фиолетовый или даже перванш. Но, извините, чтобы все тело, да еще если краска импортная — это в трубу вылететь можно. На одну зарплату так не выкрасишься…
