Эстеты из Кукановки - [25]
Прошло около двух лет. Антон Сангурский получил отдельную квартиру и, естественно, женился, на учительнице музыки Мальвине Шахмахер. Конечно, она приняла фамилию мужа, хотя и ее собственная звучала довольно оригинально.
На этом этапе мы потеряли и Алину, и Антона. Что с ними сталось потом — неизвестно.
…Но ведь рассказу нужен конец! Это только очень модерновые литераторы «футуро» пишут произведения без конца, предоставляя читателю возможность додумывать и приделывать к шедевру конец по своему вкусу.
Зато у нашей маленькой истории даже два конца.
Первый конец. На новогоднем балу в Кукановском доме культуры, кружась со своей супругой «в вихре вальса», Вася Кулибаба заметил стоящего у буфета своего старого однокашника и шепнул жене:
— Валька, я сейчас тебя познакомлю со своим корешком. Артик — отменный парень.
— А как его полностью? Артикул? — осведомилась жена.
— Какой артикул! Артур его звать… Сейчас я его приволоку.
Через минуту притащил, придерживая за рукав:
— Знакомьтесь! Это мой старый друг Артур Топор.
Артур неожиданно побагровел и сдавленным голосом возразил:
— Я давно не Топор. Я ношу фамилию Сангурский. По жене.
— Да вы что, Артур! — крикнула Валя, — но ведь мой муж… Кто он, по-вашему?
— Как кто? Известно, Вася Кулибаба.
— Фиг тебе Кулибаба, — мстительно сказал Вася. — Это не ты, а я Сангурский. По жене.
— Каким же это образом? — подозрительно посмотрела на друзей Валя. — А ну, братья Сангурские, давайте разберемся… Значит, так. Мой первый муж был…
Второй конец. Председатель райисполкома Андрей Иваныч (не бойтесь, не Сангурский) читал газеты сидя в кабинете. И вдруг, отбросив газету, он поднял телефонную трубку и позвонил в пгт Кукановку.
— У вас что: людей не хватает? — сердито спросил он у председателя поселкового совета. — Почему семейственность развели?
— Какую семейственность? — испуганно спросила трубка.
— Такую. Учительница музыки М. Сангурская. Библиотекарь — Т. Сангурская. Агроном — Б. Сангурский. Председатель постройкома Ф. Сангурский. Ветврач…
— Андрей Иваныч, не трудись! — весело завопила трубка, — они никакие не родичи, а просто однофамильцы. И все передовики. А некоторые даже друг друга не знают…
— Врут, небось, — меланхолично пробурчал Андрей Иваныч. — Ну, вот что, Клячин, ты мне все-таки обо всем этом однофамилии напиши подробно. На случай, если в области обратят внимание.
— Ладно. Изложу в соответствии. Но только вы меня, Андрей Иваныч, Клячиным больше не обзывайте. Я его скоро сменю. Буду по жене зваться, по Татьяне. Тимофей Сангурский. Совсем другое звучание…
— Как… как, — Андрей Иваныч заспотыкался, — а тебе это за каким бесом понадобилось?
— А за таким, — наставительно сказал Клячин, — что в человеке все должно быть прекрасно. И пальто, и прическа, и фамилия. Красота должна быть во всем. Это моя Татьяна говорит. Уж она знает.
Повесив трубку, Андрей Иваныч недоуменно бормотал:
— Скажи на милость, какие эрудиты цивилизованные: все-то они знают. Красота! — и, что-то вспомнив, добавил, — а что ж такое красота? Сосуд она. В котором пустота.
И, довольный, собой, закончил:
— Да. Мы тоже кое-что читали…
ПАРАСЮК МЕНЯЕТ ВЫВЕСКУ
Ревизор Губанов был славой и гордостью Степкинского района. Никто не умел так ловко схватить за лапу ворюгу, норовящего забраться в государственную мошну. Говорят, что Губанов мог с закрытыми глазами, на ощупь, отличить настоящий документ от липы, а с открытыми — безошибочно по лицам определял: кто любитель списывать по актам хорошую продукцию, кто имеет склонность к припискам, а кто дока по взятке.
Благодаря таким качествам этот щупленький пожилой человек был грозой очковтирателей, мошенников и хапуг всех мастей и рангов. Матерые, покрытые шрамами от меча Фемиды жулики предпочитали вить себе гнезда в любой точке земного шара, минуя Степки.
О растратах и хищениях в Степках почти забыли, и местные блюстители закона скромно пробавлялись делами о мелком хулиганстве и краже белья с веревок. Районная милиция, имея массу времени на тренировку, вышла по футболу на первое место в области. Молодой следователь от безделья начал сочинять стихи. А прокурор пристрастился к решению шахматных задач и сильно преуспел в этом занятии. В кутузке половина жилплощади постоянно пустовала, и, наконец, в ней открыли курсы по изучению испанского языка.
Однажды в Степки приехал ревизор из центра. Увидев Губанова, он рассыпался в любезностях.
— Как же, Аникей Павлович, слух о вас прошел по всей Руси великой. Скажу прямо: вы артист! Художник! Оренуар, так сказать. Про такое лицо нужно слагать песни и хоралы. Куда смотрят местные поэты!
Губанов отродясь не слыхал хоралов и в глаза не видал ни одного поэта. Он сконфузился и ничего не ответил.
— И такой талант скрывается в Степках! — пел гость. — А что, если я умыкну вас в Москву? Вы там всем столичным специалистам носы утрете.
Однако Губанов не хотел утирать столичные носы. Обретя дар речи, он бессвязно, но твердо сказал:
— Я уеду, а Парасюк останется? Нет уж…
Заезжий гость ничего не понял, но увидев в глазах ревизора неукротимый стальной блеск, в смущении отступился.
Кто же этот таинственный Парасюк, которого не пожелал оставить ревизор Губанов? Его малолетний сынишка? Дедушка, получающий из рук Аникея Павловича свою утреннюю порцию манной каши? Или разиня-сосед, в нетрезвом виде подлезший под машину с надписью «Учебная» и временно потерявший трудоспособность? Нет, Парасюк — это единственный в районе жулик, которого пока что не удалось свалить всесильному ревизору. Правда, уже не однажды тяжкая рука мастера внезапных ревизий бывала на неприметном расстоянии от парасюкова шиворота. Но махинатор каждый раз ускользал, словно смазанный питательным кремом «Янтарь».
