Эстетика. О поэтах. Стихи и проза - [236]

Мы открыли другъ другу всю душу. Мы были вполне согласны въ томъ, что существующее должно быть въ скорейшемъ времени разрушено. Но онъ думалъ, что за этимъ разрушенiемъ наступить земной рай, где не будетъ бедвыхъ, глупыхъ и порочныхъ, а все человечество станетъ равномерно наслаждаться всеми физическими и умственными благами въ безчисленныхъ фаланстерахъ, которые покроютъ земной шаръ, — я же съ одушевлешемъ утверждалъ, что его взглядъ не достаточно радикаленъ, что на самомъ деле не только земля, но и вся вселенная должна быть кореннымъ образомъ уничтожена, что если после этого и будетъ какая‑нибудь жизнь, то совершенно другая жизнь, не похожая на настоящую, чисто–транссцендентная. Онъ былъ радикалъ–натуралистъ, я былъ радикалъ–метафизикъ.

Мы говорили и спорили очень горячо и громко. Одинъ разъ собеседникъ попробовалъ было обратиться къ мненiю нашихъ соседей, но ростовщикъ съ синимъ подбородкомъ только усмехнулся съ сожаленемъ и махнулъ рукою, а молодой купецъ пробормоталъ что‑то совсемъ непоощрительное, вроде „озорники вы окаянные", и, повернулся къ намъ спиной.

Въ заключенiе спора мой противникъ заметилъ, что наши теоретичесйя воззренiя могутъ расходиться, но такъ какъ у насъ ближайшiя практическiя цели одне и те же, такъ какъ мы оба „честные радикалы", то и можемъ быть друзьями и союзниками, и мы съ чувствомъ пожали другъ другу руку.

VIII.

Въ это время дверца вагона отворилась, и у входа показалась Julie. Она пришла пригласить меня къ себе въ первый классъ. Въ ея купе свободно; тамъ нетъ никого, кроме нея. Ей скучно одной. Мы можемъ ехать вместе до самаго Харькова.

Я съ готовностью принялъ предложенiе, но въ душе былъ недоволенъ. Въ эту минуту мой новый другъ и союзникъ интересовалъ меня гораздо более, чемъ она. „И зачемъ она такъ себя компрометируетъ? Какъ все это глупо!" — подумалъ я.

Утомленiе долгой дороги, непривычныя волненiя прошедшей безсонной ночи, наконецъ, горячiй напряженный разговоръ о самыхъ отвлеченныхъ матерiяхъ, —все это вместе, должно быть, совсемъ разстроило мои нервы. Только что я, пройдя впереди моей дамы, хотелъ ступить на вторую чугунную доску между вагонами, какъ вдругь потерялъ сознание. Я очнулся на площадке своего вагона. Потомъ мой новый прiятель, видевшiй насъ чрезъ отворенную дверцу и поспешившiй на помощь, разсказалъ мне, что я, наверное, упалъ бы въ пространство между вагонами и непременно былъ бы раздавленъ поездомъ, бывшимъ на всемъ ходу, если бы не „эта барынька", которая схватила меня за плечи и удержала на площадке.

Это я узналъ потомъ. Тутъ–же очнувшись, я виделъ только яркiй солнечный светъ, полосу синяго неба, и въ этомъ свете и среди этого неба склонялся надо мною образъ прекрасной женщины, и она смотрела на меня чудными знакомыми глазами и шептала мне что‑то тихое и нежное.

Нетъ сомненiя, это Julie, это ея глаза, но какъ изменилось все остальное! Какимъ розовымъ светомъ горитъ ея лицо, какъ она высока и величественна! Внутри меня совершилось что‑то чудесное. Какъ будто все мое существо со всеми мыслями, чувствами и стремлениями расплавилось и слилось въ одно безконечное сладкое, светлое и безстрастное ощущенiе, и въ этомъ ощущенiи, какъ въ чистомъ зеркале, неподвижно отражался одинъ чудный образъ, и я чувствовалъ и зналъ, что въ этомъ одномъ было все. Я любилъ новою, всепоглощающею и безконечною любовью и въ ней впервые ощутилъ всю полноту и смыслъ жизни.

Сначала она заботливо усадила меня на мое прежнее место. Мой прiятель медикъ предупредительно уступилъ ей свою половину дивана рядомъ со мною. При первой остановке поезда она перевела меня къ себе.

Мы были вдвоемъ. Я долго не могъ говорить. Я только смотрелъ на нее безумными глазами и целовалъ край ея платья, целовалъ ея ноги. Она тоже ничего не говорила и только прикладывала мне къ голове платокъ, намоченный одеколономъ. Наконецъ, безсвязнымъ отрывочномъ шепотомъ я сталъ передавать ей, что делалось со мною, какъ я ее люблю, что она для меня все, что эта любовь меня возродила, что это совсемъ другая, новая любовь, въ которой я совершенно забываю себя, что теперь только я понялъ, что есть Богъ въ человеке, что есть добро и истинная радость въ жизни, что ея цель не въ холодномъ, мертвомъ отрицанiи…

Она слушала съ ясными глазами и счастливою улыбкой. Переворотъ, который во мнй совершился, ее радовалъ, но, повидимому, не удивлялъ. Она меня ни о чемъ не разспрашивала. Какъ прежде она тихо и безмятежно перенесла мою обиду, такъ и теперь тихо и безмятежно переносила она мое обожанiе.

Когда я несколько пришелъ въ себя, она стала говорить такъ просто и спокойно. Я полюбился ей съ перваго взгляда, и она счастлива, что я люблю ее теперь такою хорошею любовью. Она уверена, что между нами могутъ быть настоящiя хорошiя отношенiя. Мы должны встретиться въ Москве. Она познакомитъ меня съ своимъ мужемъ.

— А въ Крымъ вы лучше не ездите. Я такая безхарактерная. Тамъ мне будетъ страшно и за себя, и за васъ.

Я сказалъ, что буду делать все, что она желаетъ.

Мы не замечали, какъ кончился день, какъ прошелъ вечеръ, и наступилъ часъ разлуки. На Харьковскомъ вокзале я оставался съ нею до последняго звонка. Въ минуту отхода поезда она высунулась въ окно и протянула мне обе руки. Ночь была темна, никто не обращалъ на насъ вниманiя. Разве какая‑нибудь сантиментальная звездочка пожалела обо мне, заметивъ сверху, какъ обильныя горячiя слезы текли изъ моихъ глазъ на эти милыя нежныя руки.