Эстетика Другого - [61]
Определение чего-либо как безобразного, так же как и прекрасного, — это определение обозримой формы. Безобразный предмет — это предмет, обособленный от других вещей, отделенный формой от фона. Определение же чего-либо как ужасного должно быть соотнесено (в рамках эстетики пространства) с возвышенным, которое, как принято со времен Канта, связывается количественными характеристиками воспринимаемой человеком природы (и «культуры») и с восприятием чего-то большого или мощного вне всякого сравнения (с чем-то безусловно большим или мощным для нас, с тем, перед чем мы безусловно малы и слабы), и, подобно возвышенному, термин «ужасное» применяют к предмету восприятия, выходящему за пределы чего-то «обозримого», схватываемого как особая «фигура».
Таким образом, отличие двух интересующих нас отвергающих (и при том пространственных) расположений лежит в своеобразии их внешних референтов: на полюсе внешнего референта ужасного расположения мы находим не какой-то определенный предмет, а предметные формы, выходящие за пределы эмпирической возможности их «целостного схватывания» в качестве отдельной «единицы восприятия». Вот почему в ситуации «ужаса» следовало бы говорить не о восприятии форм или образов (то есть пространственно выделенных тел, «фигур»), а о том или ином состоянии пространства в его динамических и математических (по величине) качественных характеристиках. Ни в возвышенном, ни в ужасном нет «фигуры» и «фона», а есть так или иначе структурированное (или не структурированное), находящееся в том или ином состоянии пространство. И возвышенное, и ужасное — не есть опыт Другого в «другом», если понимать под «другим» какую-либо отдельную вещь, образ, фигуру, а такой опыт Другого, в котором его «другое» — это «окружающий мир», это (качественное, количественное, динамическое) состояние пространства, то есть пространство-среда, пространство-мир. Отсюда следует необходимость в том, чтобы говорить (как в ситуации возвышенного, так и в ситуации ужасного) об эстетическом впечатлении, эстетическом чувстве, а не об эстетическом образе в узком смысле слова, не об образе как целиком схватываемой, обозримой форме, фигуре (с чем мы имеем дело в случае с прекрасным, красивым, безобразным, уродливым). Чувственный опыт, эстетическое впечатление в случае ужасного не локализуется в отдельной вещи, в «каком-то» особом образе, а в опыте безобразного мы имеем дело со своего рода «безобразным образом», с образом без образа.
Но что бесспорно сближает два эти расположения, так это то, что оба они относятся: 1) к безусловной эстетике Другого; 2) к эстетике Небытия; 3) к эстетике пространства (в широком смысле). И в безобразном «образе», и в ужасном «впечатлении-от-окружающего» мы имеем дело с опытом Другого как опытом «другости» в модусе «чуждости», которая, однако, вызывает в расположении безобразного чувство «отвращения» («омерзения»), а в расположении «ужасного» чувство «ужаса» (внешне проявляющего себя в «виде» ступора или беспорядочного, безотчетного «движения»). Причем довольно часто безобразное вызывает не только отвращение, но также и страх, что проводит некоторых талантливых авторов к смешению «ужасного» и «безобразного» (как, например, это произошло с Л. Липавским). «Ужасное»— это другое, нежели «безобразное», расположение; эти эстетические расположения следует отличать друг от друга (как мы — благодаря проделанной когда-то Бёрком и Кантом аналитической работе — различаем возвышенное и прекрасное), несмотря на то, что у этих пространственных расположений эстетики отвержения много общего.
Ниже мы будем подробно анализировать, то, что называют «ужас полудня» (см.: Часть 3, 1.2), и здесь, конечно, не может идти и речи о каком бы то ни было чувстве «отвращения», которое традиция единодушно связывает с безобразным: отвращение — это чувство и реакция, которую вызывают отдельные «безобразные» и «уродливые» предметы, но не состояние мира, не состояние пространства в целом. В ситуации ужаса нет возможности отвернуться от отвергающего тебя эстетического предмета, ибо он —везде, всюду, — он заключен во всем, он — в самом пространстве, распростертом перед человеком. Ужасное как состояние мира отвергает человека как Присутствие, но само по себе оно не есть нечто отвратительное (отвращение связано с дисгармоничной, уродливой по форме или омерзительной по фактуре вещью как с чем-то противоположным вещи прекрасной или красивой (привлекательной) по своему строению, фигуре и фактуре). Как можно отворотиться, отвернуться от ужаса полудня? Ужас полудня — это расположение мира в его отчужденности от меня, он отчуждает меня от мира, но при этом (и в этом своеобразие ужасного по равнению с безобразным) он не есть нечто отвратительное’, поскольку он не связан с качественными характеристиками отдельной вещи и отвернуться («отвертеться») от него невозможно. Это просто «безмерный» страх, от которого некуда скрыться, — ведь он «растворен», «раскрыт» в пространстве, в мире. Ужас «проходит», кончается (если кончается) сам собой, а человек — произвольно, одним волевым усилием — выйти из «ужасного мира» не может, хотя и может попытаться вступить с ним «в борьбу».
