С другой стороны, утверждая равнозначность для онтологической эстетики утверждающих и отвергающих расположений, мы стремились к тому, чтобы противопоставить эту позицию позиции Хайдеггера, который явно отдавал приоритет в способности исходного размыкания Dasein отвергающим расположениям. Мы же хотели показать, что как «утверждающие», так и «отвергающие» эстетические расположения в равной мере онтологически значительны, но при своей равной значительности они оправданно вызывают по отношению к себе прямо противоположные экзистенциальные оценки.
Эта экзистенциально-этическая «разница» в оценивании эстетических расположений не означает, однако, что эстетика отвержения не заслуживает внимания со стороны философа. Мы страдаем не только по причинам «физическим» (голод, холод, нехватка еды и питья, болезни и т. п.), не только от социальной и моральной несправедливости, которой подвергаемся и которой сами подвергаем других, но и по причинам эстетическим: нас удручает, отталкивает безобразное, уродливое, запустевающее; время от времени нас охватывает страх, ужас или тоска... Эти экзистенциально-эстетические муки в ситуации, когда отсутствует их катарсическое просветление, сами по себе выражают опыт онтологической неполноты, несовершенства человека и того способа, каким он присутствует в мире. Вместе с тем, эстетическое страдание, если брать его не само по себе, а в контексте жизни как целого, может иметь (косвенно) и утверждающий онтологический смысл в качестве отправной точки для углубления человека в собственную самость. Встреча с Другим, даже с Другим-Небытием, с Другим-Ничто, создает предпосылки выхода человека за узкие рамки обыденной жизни, где он живет не сам по себе, а «как все», «как люди».