Эстетика Другого: эстетическое расположение и деятельность - [72]

от того или иного произведения, а литературовед-ученый может считать свою миссию исполненной в том случае, если ему удалось поставить и решить определенную проблему и обосновать это решение, доказать его объективность. Если целью литературного критика является удержание, продление и осмысление художественного впечатления от прочитанного через размышление над ним, через его оценку, то литературовед никогда не ставит перед собой задачи (во всяком случае в качестве приоритетной) убедить читателя в том, что анализируемое им произведение действительно художественно, что на него стоит обратить внимание как на эстетический феномен. Литературовед всегда уже исходит из признания художественной значительности разбираемого им произведения и решает проблему текста произведения (его структурно-функционального устройства, его контекстуальных и интертекстуальных связей, прототипов его персонажей, отношения автора и героя и т. д.), а не онтологическую проблему присутствия/отсутствия литературного произведения как эстетического феномена.

Конечно, на практике любой критик до некоторой степени литературовед, а литературовед — литературный критик. Чистые (идеальные) типы литературоведа-критика и литературоведа-ученого — это не более чем концептуальные персонажи, посредством которых можно попытаться осмыслить своеобразие отношения филолога к своему предмету.

4. И, наконец, обозначим «идеальную» ситуацию взаимодействия литературоведа с художественным произведением: в этой ситуации он — литературовед-4 — приступает к исследованию, имея эстетическое впечатление от произведения, и, подвергая анализу и истолкованию его текстовую проекцию, сохраняет свой художественно-эстетический опыт как актуальный фон, определяющий направление аналитических операций над текстом. Такой исследователь способен не только дать его углубленный анализ, но и передать читателю свое впечатление от произведения.

Гипотетически такое равновесие позиций эстетически ангажированного читателя и ученого, созерцателя и аналитика в одном лице возможно, но понять, как могут сочетаться в одном познавательном акте, в момент работы над произведением, —затруднительно... Не ясно, каким образом можно удержать живое впечатление от произведения как от художественного целого, расчленяя и дробя фрагмент текста на составляющие, связывая одни элементы художественной ткани с другими ее элементами, то есть утрачивая на время живую связь с произведением как целым. Четвертый вариант — это скорее идеал (для литературоведа, воспринимающего литературу эстетически), к которому литературовед устремлен в своей работе над тем или иным литературным феноменом, чем реальность его повседневной исследовательской практики.

Но даже если допустить, что литературоведу удалось сохранить свежесть непосредственного восприятия художественного произведения и на путях научного анализа углубить не только его понимание, но и его восприятие как художественно-эстетического целого, то и в этом случае «ситуация литературоведа» сохранит свою парадоксальность. Предположим, что научное знание питается художественным опытом и способно помочь удержать и углубить этот опыт, но и при таком раскладе ситуация останется «странной» (в сравнении с другими науками), поскольку в самом литературоведческом труде нет необходимых оснований для того, чтобы соединить аналитические выкладки и сложные интерпретативные ходы литературоведа с изучаемым текстом как текстом художественного произведения. Все ходы в интерпретации, все аналитические выкладки тогда только углубляют наше понимание и опыт восприятия произведения в качестве художественного, когда такой опыт уже имеетсяу читателя. Не-впечатлившийся-заранее читатель читает не о том, о чем писал литературовед, и не том, о чем прочтет тот, кто эстетически воспринял произведение, которому посвящено исследование, а о чем-то другом, отвлеченном от его «художественности». Получается, что ни в одной из четырех позиций литературовед не имеет возможности научно удержать и обосновать свой предмет — литературно-художественное произведение.

Подведем итоги. Парадоксальность ситуации литературоведа (и — шире — любого исследователя художественных произведений) состоит в следующем: если предмет исследования устанавливается эстетически (событийно), то познается он — научно, причем научно литературовед исследует нехудожественное произведение, а его текст. Текст произведения исследуется научно, а то, что изучается именно художественный текст, никак не конституируется (и не может быть конституировано) в рамках самого исследования. В то же время мы не можем не исходить из художественности как отличительного признака произведения, маркирующего предмет литературоведческого исследования.

«Парадокс литературоведа» можно проиллюстрировать указанием на существование ученых, которые, успешно изучая литературу, не имеют опыта восприятия литературных произведений как художественных творений.

На этом, далеко не исчерпав вопроса, мы завершаем наш экскурс в сферу методологии гуманитарного познания. «Парадокс литературоведа» остался парадоксом. Он указывает на то, что применительно к такому своеобразному предмету, как художественное произведение, научный подход не вполне адекватен, следовательно, понимание художественного произведения требует философского (а не только научного) внимания. Философ, в отличие от литературоведа, искусствоведа, музыковеда, etc., стремится довести до сознания парадоксальность положения, занимаемого ученым-гуманитарием, и осмыслить онтологические и методологические основания исследования художественного творения.