Естественные эксперименты в истории - [90]

Напряженность между тематическими исследованиями и обозрениями (или между описанием и теоретическим объяснением) проявляется в различных областях науки по-разному. Она минимальна в физике и химии, где теоретики и экспериментаторы давно приняли как должное, что нуждаются друг в друге, и где в наше время размещение узконаправленных тематических исследований в рамках более общей системы является обычной практикой. В тех областях, где изучаются естественные, а не управляемые эксперименты, особенно в культурной антропологии и полевой биологии, напряжение между этими двумя подходами — явление совсем недавнее. Культурные антропологи раньше рассматривали каждую человеческую культуру как уникальную и потому противились обобщениям. Но сегодня практически каждый антрополог, публикуя результаты многолетнего исследования какого-либо конкретного племени, начинает свой труд с главы, в которой обсуждается некая общая теоретическая перспектива, и отмечает место своего племени в спектре культурного многообразия.

В сфере экологии напряженность между тематическими исследованиями и обобщениями обострилась в 1960-х и 1970-х годах, в период появления множества новых теоретических генерализаций и математических моделей. Такое развитие событий привело к ожесточенным спорам, продлившимся почти два десятилетия. По одну сторону баррикад стояли традиционные биологи-практики, которые посвятили свою жизнь многолетним исследованиям одного животного или растительного вида, например филиппинского синицевого бабблера. Попытки сравнивать, моделировать, теоретизировать и обобщать они подвергли осмеянию и заклеймили «поверхностностью», «упрощением» и «обобщениями, основанными на карикатурах, которым не хватает детальности, присущей моему собственному исследованию филиппинского синицевого бабблера». Эти ученые старались убедить коллег в том, что прорыва в науке можно достичь только с помощью столь же богато структурированных и крайне подробных исследований других видов птиц. Теоретики-универсалы по другую сторону баррикад начали возражать: «Невозможно изучить даже одного только филиппинского синицевого бабблера, не разобравшись в том, как и почему он стал похож или не похож на других синицевых бабблеров и птиц остальных видов».

В сегодняшней экологии полярные подходы сторонников тематических исследований и обобщений сосуществуют более мирно[397]. Большинство современных экологов признают, что их дисциплина разрабатывает общую систему, к которой относятся такие разнообразные виды, как бактерии, одуванчики и дятлы, — систему, позволяющую разобраться в различиях внутри царств растений и животных. Уже недостаточно описать, что эта птица делает это, а та делает то. Один за другим ведущие орнитологические журналы, хотя и продолжают публиковать статьи об отдельных видах птиц, начали требовать, чтобы каждое исследование вписывалось в более широкие рамки.

Помещение индивидуальных объяснений в рамки более крупной объяснительной системы является отличительной чертой научного подхода. Например, Дарвин заметил, что пересмешники Галапагосских островов родственны южноамериканским пересмешникам, но также заметил, что у других видов галапагосских животных также есть близкие родственники в Южной Америке. Такие наблюдения побудили Дарвина и Уоллеса развить эти факты в более масштабную биогеографическую теорию, в которой сочетались история, расселение, эволюция и истоки или передвижения материков. Химики, изучающие атом молибдена, не называют его уникальным явлением, а вписывают его свойства в объяснительную систему, основанную на таблице Менделеева, атомной теории и квантовой механике.

Результаты практических исследований, изложенных в этой книге, подтверждают два общих вывода, связанных с изучением человеческой истории. Во-первых, исторические сравнения, хотя и не дают всех ответов сами по себе, могут раскрыть глубинные механизмы, которых нельзя извлечь из изучения одного примера. Например, нет никаких шансов понять Францию конца XIX века, не рассмотрев, как и почему она отличалась от Германии того же периода или Франции конца XVI века. Во-вторых, предлагая какое-либо заключение, ученый может максимально подкрепить его, если предоставит количественные подтверждения (или, по крайней мере, ранжирует результаты от крупных до мелких), а затем проверит обоснованность своего заключения с помощью статистических методов.

У некоторых историков-специалистов наши выводы вызовут рефлекторное возражение, которое порой (но не всегда) высказывается откровенно — и о котором мы говорили в прологе. Пример такого возражения можно сформулировать следующим образом: «Я посвятил сорок лет своей профессиональной деятельности изучению Гражданской войны в Америке и все еще не до конца изучил ее. Как же я посмею рассуждать о гражданских войнах в общем или даже просто сравнивать американскую гражданскую войну с гражданской войной в Испании, которой не посвятил сорока лет работы? И, что еще хуже, не возмутительно ли, когда какой-то специалист по гражданской войне в Испании позволяет себе залезть на мою территорию и высказать мнение об американской гражданской войне?» Да, длительное изучение одного явления дает вам некоторое преимущество. Но если вы взглянете на другое явление свежим взглядом и примените к нему опыт и знания, которые получили, изучая свой предмет, то также получите преимущество. Мы надеемся, что в нашей книге найдутся полезные рекомендации для историков и обществоведов, которые пожелают ими воспользоваться.