Естественное убийство. Виноватые - [64]

– Можно, я вас поцелую? – затушив бычок в жестянке, внезапно поинтересовался он у капитана.

– Ты ж вроде не из таких?! – внезапно громко расхохотался добродушный моряк. – Я ж тут вроде как за твою бабу сегодня… – взял он многозначительную паузу, дабы Северный имел возможность оценить двусмысленность несколько пересоленной игры слов. – За твою бабу сегодня в ответе! – строго завершил он.

Очень смешливый дядька, по всей видимости, тоже слегка ударенный выпитым под солнцем молодым вином, подмигнул Всеволоду Алексеевичу.

– Я не из таких! Я не поэтому… Не из-за того. Я из-за… – захмелевший судмедэксперт помахал рукой в сторону аптеки. – Я за него!

– За кого же?! – внимательно посмотрел на руку Северного балаклавский моряк.

– За Куприна. Александра Ивановича. Великого русского писателя. За то, что шпарите наизусть.

– Та я не всего, я – местами, – застеснялся капитан-пенсионер. – Да и климат уже не тот, бешеное вино раньше созревает. Ещё по стакану?

– Давай! – согласился Всеволод Алексеевич. – Только сначала обнимемся и поцелуемся, а то мне в Севастополь по делам.

– То после вина отлить не забудь, чтобы протрезветь! – поучительным тоном сказал просмолённый дядька, разливая в стаканы.

Сиял под солнцем надраенный медный Куприн. А два взрослых дяденьки тискали друг друга так, как будто вместе прошли Крым и рым.

Ровно через четверть часа Северному стало даже немного стыдно за таковое своё поведение. «То же мне, расчувствовавшийся циник! Хорошо, что тебя никто не видел. Не считая бездомных собак, бездомных котов, вечных тёток-торгашек и недобитых отдыхающих. То есть тебя видела вся Балаклава. Как будто в Балаклаве хоть кто-то может хоть что-то не заметить! Даже если тебе кажется, что ты настолько умён и хитёр, что можешь скрыть всё, что угодно», – бурчал он про себя, у аптеки садясь в такси с крайне свирепым видом.

Около семи часов вечера Северный вошёл в мансарду. Алёна спала на диване. Совершенно бесшумно. Так тихо, что он, затаив дыхание, пересчитал частоту экскурсий её грудной клетки. И выдохнул с облегчением. Она тут же открыла глаза.

– Северный, я сегодня наблюдала, как чайка учила птенца летать. Не совсем маленького, скорее подростка. Ну, насколько я разбираюсь в размерах птиц. Он не умеет летать. И не хочет учиться. Или боится. Она целый день плавала рядом с ним между скал. Выуживала рыбёшку и оставляла её на камне, на который невозможно вскарабкаться. И ему приходилось подлетать… Слегка подлетать, чтобы съесть рыбёшку. Затем она снова и снова терпеливо плавала рядом с ним. Часов за пять он научился подлетать на полметра. Это было удивительно – наблюдать за ними. Если то, что я наблюдала, – всего лишь инстинкт, то пусть красивое слово любовь немедленно станет «всего лишь» инстинктом. Пусть любовь будет инстинктивной категорией, безусловной потребностью человека.

– Пусть, – только и сказал Всеволод Алексеевич.

Алёна Дмитриевна села на диване.

– Чего ты торчишь посреди мансарды? – насмешливо глянула она на возлюбленного. – Смотри, тут есть диван, – она похлопала рядом с собой. – Кресла! Стулья! – обвела она помещение рукой. – В конце концов, кровать! – многозначительно подняла она правую бровь.

В восемь часов вечера в банкетном зале собралась довольно-таки мрачная компания, что было неудивительно в данных обстоятельствах. Была даже разодетая во всё чёрное Светлана Павловна, сегодня выписанная из больницы. Сидела она с видом безутешной королевы-матери, и губы её подрагивали в тике сдерживаемого страдания (чем наглым образом пользовалась неуместная алая помада, предательски растекаясь по давно уже несвежим старушечьим губам). Младшая сестра её, хозяйка гостевого дома Маргарита Павловна, сидела за соседним столиком. С волосами, гладко забранными в хвостик на затылке самой простой резинкой, которой она обыкновенно перевязывала пачки денег, передаваемые прорабу. В такую же резинку были забраны пропавшие из-под подушки Василия Николаевича двадцать тысяч гривен. Одета Маргарита Павловна была в ситцевое платье в мелкий блеклый цветочек, чем явно вызывала неудовольствие старшей сестры.

– Никогда в соответствии с поводом одеться не умела! – шипела Светлана Павловна.

– За что вы так ненавидите младшую сестру? – спокойно спросил её Всеволод Алексеевич.

Светлана Павловна не удостоила его ни ответом, ни взглядом, а лишь достала из сумочки носовой платочек и нервически промокнула ими густо накрашенные глаза.

– Меня чуть не убили, а ты позволяешь!.. – обратилась она в сторону столика младшей сестры.

– Да заткнитесь вы! – внезапно вскочила из-за своего столика, за которым она сидела вместе с мужем, сыном Маргариты Павловны и покойного Василия Николаевича, Алексеем Васильевичем, Лизанька. – Вы! Насквозь фальшивая дрянь, спящая и видящая, как умирает ваша младшая сестра, оставив вам всё! Вы всех тут ненавидите. И мою свекровь, и моего мужа, и даже… – Голос Лизаньки дрогнул. – Даже маленького Сашку!

– Уж про «маленького Сашку» помолчала бы! – взвизгнула Светлана Павловна. – Рита, да что же это такое?! До каких пор ты будешь позволять меня оскорблять? Из-за надутого индюка, – она кивнула в Северного, – меня селят в самом мрачном, самом неуютном номере, я…