Эстер Уотерс - [13]
— Вы же знаете, — сказал мистер Надувало, покосившись на Джима, словно желая удостовериться, что парень на месте и не ускользнет от клещей его сарказма, — вы же знаете, как быстро Старик бормочет и как он не любит, когда его переспрашивают. Джиму это тоже известно, и он всякий раз знай приговаривает: «Да, сэр, да, сэр». — «Ну, ты все понял?» — спрашивает его Старик. «Да, сэр, да, сэр», — отвечает Джим, не уразумев ни единого слова, но полагаясь на нас, — мы, дескать, ему растолкуем. «Так что это он мне велел делать?» — спрашивает нас Джим, едва Старик малость отъехал. Но мы-то сегодня утром были далеко впереди, а Старик и Джим поотстали. Старик, как всегда, спросил: «Ну, ты все понял?» И Джим, как всегда, ответил: «Да, сэр, да, сэр». Я так и знал, что Джим ни словечка не понял, и сказал ему, когда он поравнялся с нами: «Если ты не очень-то хорошо разобрал, что он тебе велел делать, лучше поезжай обратно, спроси сто». Но Джим заявил, что все понял как нельзя лучше. «Так что же все-таки он приказал?» — спросил я. «Он велел, — говорит Джим, — принять и ехать вовсю туда, где он будет стоять в конце дорожки». Чудно что-то, подумалось мне, зачем делать жеребенку такой тяжелый галоп? Но Джим утверждал, что он все понял от слова до слова. Ну, приняли они от противоположной прямой по Саусвикскому холму. А Старик, вижу, машет руками, а уж что он там кричал, не знаю. Пусть вам лучше Джим сам доложит. Что, задал он тебе жару, ты, Недотепа? — заключил мистер Надувало в потрепал парня по плечу.
— Можете смеяться сколько влезет, только я-то все равно знаю, что он сам велел от гумна ехать почти в резвую, — заявил Джим и, чтобы переменить тему разговора, попросил мистера Леопольда положить ему еще немножко пудинга. Алчный взгляд Демона проследил, как остатки лакомого блюда ложатся на тарелку Недотепы. Заметив, что Эстер не притронулась к своему пиву, он воскликнул:
— Удивительное дело! Поглядеть, как ты ешь и пьешь, так можно подумать, что тебе надо согнать вес, чтоб обставить нас всех на скачках в Гудвуде.
Шутка вызвала дружный смех, и, окрыленный своим успехом, Демон обхватил Эстер за талию и, сжав ей руки, сказал:
— Лиха беда — начало, а там, глядишь, ты и нам утрешь нос…
Но Демон, развеселившись, никак не ожидал, что эта тихая с виду девчонка может показать характер, и был совершенно ошарашен, когда крепкая затрещина опрокинула его на скамью.
— Ах ты дрянь! — завопил он. — Ты что, шуток не понимаешь?
Но Эстер уже вся кипела от гнева. Она не уразумела ни слова из того, что говорилось за столом, и от сознания своего невежества и обездоленности почти все шутки принимала на свой счет; пылая негодованием, она почти не слышала, как кричали ей рассерженные жокеи: «Паршивая грязнуха, судомойка, злючка!» — и еще что-то в таком же духе; она даже не поняла, о чем шепчутся эти парни. А они уже сговаривались хорошенько проучить эту девчонку, когда она будет проходить мимо конюшен. Остальные, особенно Гровер и мистер Леопольд, старательно отводили глаза в сторону. А Маргарет сказала:
— Ничего, эти наглые мальчишки будут теперь знать, что столовая для прислуги — это им не шорный сарай. Их бы вообще не следовало пускать сюда.
Мистер Леопольд кивнул и сказал Демону, чтобы он перестал хныкать.
— Не так уж сильно тебе досталось. Утрись и возьми кусок смородинного пирога или убирайся вон. Я хочу, чтобы мистер Надувало рассказал, как прошла прикидка. Мы знаем, что Серебряное Копыто был первым, но каким первым, под каким весом, это нам пока еще неизвестно.
— Значит, так, — сказал мистер Надувало, — Я вот что могу вам сообщить: я ехал в восьми стоунах семи фунтах, один-два фунта туда-сюда, а Щепка, сами знаете, больше семи фунтов от Осеннего Листа форы не имела. Рыжий обычно имеет почти мой вес, — стало быть, он мог ехать в восьми стоунах семи фунтах, думаю, так оно и было, а Демон, известное дело, сейчас тянет больше шести стоунов; в обычной одежде он едет в шести стоунах семи фунтах.
— Ладно, а откуда нам знать, что он семь, а может, и десять фунтов свинца себе в седло не доложил.
— Демон говорит, что этого не было. Верно, Демон?
— Ничего я не знаю. Я не желаю получать затрещины от судомоек.
— Ладно, заткнись или убирайся отсюда, — сказал мистер Леопольд. — Нам надоело про это слушать.
— Я принял скачку, как было велено. Рыжий был почти на корпус впереди меня, и лошадь у него прет. Старик стоял у трехчетвертовой отметки, и Рыжий туда легко довел, но потом они поехали дальше к мельнице — так было велено, — и тут уж Демон выиграл на полкорпуса. Хотя вообще-то Рыжий мог объехать его.
— Объехать! — воскликнул Демон. — Да когда мы были в четверти мили от финиша, я уже наддал, он даже опомниться не успел, а кончил я броском на последних пятидесяти ярдах в полкорпусе от него. Рыжий ездит ничуть не лучше всякого любителя.
— Видали! — сказал мистер Надувало. — Оплеуху от судомойки он еще готов стерпеть, а вот попробуйте сказать, что любитель мог обставить его на финише! А если бы это был сам Жестянщик, что тогда, а, Демон?
— Известно, — сказал мистер Леопольд, — что Осенний Лист может сделать милю. Верно, разница в весах у них была порядочная. К тому же, по-моему, прикидка была на три четверти мили. Зачем лошадей на милю трепать?
Представляемое читателю издание является третьим, завершающим, трудом образующих триптих произведений новой арабской литературы — «Извлечение чистого золота из краткого описания Парижа, или Драгоценный диван сведений о Париже» Рифа‘а Рафи‘ ат-Тахтави, «Шаг за шагом вслед за ал-Фарйаком» Ахмада Фариса аш-Шидйака, «Рассказ ‘Исы ибн Хишама, или Период времени» Мухаммада ал-Мувайлихи. Первое и третье из них ранее увидели свет в академической серии «Литературные памятники». Прозаик, поэт, лингвист, переводчик, журналист, издатель, один из зачинателей современного арабского романа Ахмад Фарис аш-Шидйак (ок.
Дочь графа, жена сенатора, племянница последнего польского короля Станислава Понятовского, Анна Потоцкая (1779–1867) самим своим происхождением была предназначена для роли, которую она так блистательно играла в польском и французском обществе. Красивая, яркая, умная, отважная, она страстно любила свою несчастную родину и, не теряя надежды на ее возрождение, до конца оставалась преданной Наполеону, с которым не только она эти надежды связывала. Свидетельница великих событий – она жила в Варшаве и Париже – графиня Потоцкая описала их с чисто женским вниманием к значимым, хоть и мелким деталям.
«Мартин Чезлвит» (англ. The Life and Adventures of Martin Chuzzlewit, часто просто Martin Chuzzlewit) — роман Чарльза Диккенса. Выходил отдельными выпусками в 1843—1844 годах. В книге отразились впечатления автора от поездки в США в 1842 году, во многом негативные. Роман посвящен знакомой Диккенса — миллионерше-благотворительнице Анджеле Бердетт-Куттс. На русский язык «Мартин Чезлвит» был переведен в 1844 году и опубликован в журнале «Отечественные записки». В обзоре русской литературы за 1844 год В. Г. Белинский отметил «необыкновенную зрелость таланта автора», назвав «Мартина Чезлвита» «едва ли не лучшим романом даровитого Диккенса» (В.
«Избранное» классика венгерской литературы Дежё Костолани (1885—1936) составляют произведения о жизни «маленьких людей», на судьбах которых сказался кризис венгерского общества межвоенного периода.
В сборник крупнейшего словацкого писателя-реалиста Иозефа Грегора-Тайовского вошли рассказы 1890–1918 годов о крестьянской жизни, бесправии народа и несправедливости общественного устройства.
В однотомник выдающегося венгерского прозаика Л. Надя (1883—1954) входят роман «Ученик», написанный во время войны и опубликованный в 1945 году, — произведение, пронизанное острой социальной критикой и в значительной мере автобиографическое, как и «Дневник из подвала», относящийся к периоду освобождения Венгрии от фашизма, а также лучшие новеллы.