Эстер Уотерс - [121]

— Значит, по-ихнему, если лошадь целый день будет выхаживать шагом по холмам, так потом придет к финишу первой?

— Я же не говорю, что они совсем не пускают его работать галопом. Ясное дело, ему и пробный галоп дают, но только помаленьку, потому как ноги у него не в порядке.

— Так толку тоже не будет. Не верю я, чтобы лошадь могла взять Приз Цесаревича, если у нее нет четырех крепких ног, — а у старины Бена их только две.

— Он долго отдыхал, и говорят, что еще никогда, с того времени, как выиграл Большой Эбор, не был в таком порядке, как сейчас. Никто не считает, что он не выдержит долгого галопа, но они не хотят тренировать его сверх необходимости по причине слабых связок. Беда-то не в заднем сухожилии, а в слабой связке. Они считают, что дело не в том, чтобы получше натренировать его, — по их мнению, он обязательно выдержит скачку, что его хватит даже на три скачки. Они говорят: если его гандикапируют с семью стоунами, пусть он будет лишь наполовину натренирован, ни одна лошадь в Англии не выстоит против него. У них к той же скачке подготовлена еще одна лошадка — Лавровый Венок. Так она вначале должна повести за него скачку, но только ей далеко до Бена. Вы же сами говорите, что с шестью стоунами семью фунтами он легко может взять приз. Тогда он даст кучу денег. На старте за него будут давать пять к одному. А общая игра по всем большим скаковым клубам дойдет, прежде чем объявят веса, до ста к одному. Я сам не прочь поставить на него соверен, если вы войдете со мной в долю.

— Лучше подождем, пока объявят веса, — сказал Джорнеймен. — Потому что, если до Коуртнея дойдет, что старину Бена пытаются натренировать, он, глазом не моргнув, навалит на него семь стоунов десять фунтов.

— Вы так полагаете? — промолвил Стэк.

— Да, так, — сказал Джорнеймен.

— Но вы согласны со мной, что если его гандикапируют не больше чем в семь стоунов и приведут к столбу в хорошей форме, тогда можно голову прозакласть, что эта скачка для него плевое дело?

— Не только голову, можно ставить тысячу фунтов против медного фартинга.

— Но смотрите — никому ни слова.

— Да к чему мне это?

Оба помолчали. Затем Джорнеймен сказал:

— Вы не видели мой Кембриджширский гандикап? Интересно, что вы скажете.

Стэк ответил, что он с удовольствием поглядит его как-нибудь в другой раз, и предложил спуститься вниз.

— Никак, там у них полиция, — сказал Стэк, выглянув за дверь.

— Тогда лучше останемся здесь. Мне совсем не улыбается попасть в участок.

Они прислушивались, приотворив дверь.

— Это не полиция, — сказал Стэк. — У них там шум из-за какой-то ставки. Лэтчу надо быть поосторожнее.

Причиной шума был высокий молодой рабочий с золотистой бородкой и ослепительно белыми зубами. На шее у этого красавца был повязан рваный носовой платок, пьяные глаза смотрели остекленело. Приятели пытались его утихомирить.

— Оставьте меня в покое, — восклицал молодчик. — Ставка была десять к одному, я ставил полкроны и не позволю себя обмишуривать.

Уильям побагровел.

— Обмишуривать? — повторил он. — Таких слов в моем заведении еще не слыхивали. — Он приготовился перепрыгнуть через стойку, но Эстер повисла на нем.

— Я знаю, что говорю. Пустите меня! — сказал молодой рабочий, отбиваясь от своих приятелей. — Ставка была десять к одному, я ставил полкроны.

— Да пускай себе плетет, не обращайте на него внимания, хозяин.

— Как это не обращать на меня внимания! — Теперь уж казалось, что приятели, того и гляди, подерутся, но тут сознание молодого человека окончательно затуманилось, и он пробормотал: — В прошлый понедельник в этой треклятой пивной… На эту лошадь в Таттерсоле ставили двенадцать к одному.

— Он сам не знает, чего мелет, но только я никому здесь не позволю обвинять меня в мошенничестве.

— Не обижайтесь, хозяин, ошибиться всякий может.

Уильям невольно усмехнулся и послал Тедди наверх принести газету за понедельник.

— В Таттерсоле в понедельник после полудня на эту лошадь ставки были восемь к одному, — сказал он, указывая на газетный столбец.

В дверь протискались два новых посетителя — швейцар из театра и рабочий сцены. Эстер и Чарльз едва поспевали разливать пиво и крепкие напитки и обслуживать посетителей, однако разгоревшийся из-за ставки спор заставил многих позабыть про выпивку.

— Ну-ка, налей мне еще, — сказал молодчик. — Вернешь себе свои десять полкрон на пиве, хозяин, и хватит с тебя. Правильно я говорю, хозяин?

— Какие еще десять полкрон? — сердито сказал Уильям, — Я же тебе показал, что в тот день, когда ты делал свою ставку, на эту лошадь в Таттерсоле ставили восемь к одному.

— Десять к одному, хозяин.

— Ну, мне недосуг с тобой препираться… Ты мешаешь мне работать. Пошел вон из моей пивной.

— Хотел бы я поглядеть, кто посмеет меня отсюда выгнать.

— Чарльз, сбегай, приведи полицейского.

При слове «полицейский» в голове у молодчика как будто немного прояснилось, и он сказал:

— К черту! Никого ты сюда не приведешь. Тоже мне — приведи полицейского! А как насчет твоих грязных делишек, — за них по головке не погладят.

Уильям поглядел по сторонам, проверяя, всем ли тут можно доверять. Он знал лично каждого из присутствующих и считал, что может на них положиться. У него был только один выход: держаться храбро и верить, что кривая вывезет.