Есть всюду свет... Человек в тоталитарном обществе - [175]

4 ДУША МОЯ, ПЕЧАЛЬНИЦА…

НЕИЗВЕСТНЫЙ АВТОР ВАНИНСКИЙ ПОРТ

Я помню тот Ванинский порт

И вид парохода угрюмый.

Как шли мы по трапу на борт

В холодные мрачные трюмы.

На море спускался туман.

Ревела стихия морская.

Стоял впереди Магадан,

Столица Колымского края.

Не песня, а жалобный крик

Из каждой груди вырывался.

«Прощай навсегда, материк!» —

Хрипел пароход, надрывался.

От качки страдали зэка,

Обнявшись, как родные братья.

И только порой с языка

Срывались глухие проклятья:

– Будь проклята ты, Колыма,

Что названа чудной планетой.

Сойдешь поневоле с ума —

Отсюда возврата уж нету.

Прощай, моя мать и жена!

И вы, мои милые дети.

Знать, горькую чашу до дна

Досталось мне выпить на свете!

НИКОЛАЙ ЗАБОЛОЦКИЙ ГДЕ–ТО В ПОЛЕ ВОЗЛЕ МАГАДАНА

Где–то в поле возле Магадана,

Посреди опасностей и бед,

В испареньях мерзлого тумана

Шли они за розвальнями вслед.

От солдат, от их луженых глоток,

От бандитов шайки воровской

Здесь спасали только околодок

Да наряды в город за мукой.

Вот они и шли в своих бушлатах —

Два несчастных русских старика,

Вспоминая о родимых хатах

И томясь о них издалека.

Вся душа у них перегорела

Вдалеке от близких и родных,

И усталость, сгорбившая тело,

В эту ночь снедала души их.

Жизнь над ними в образах природы

Чередою двигалась своей.

Только звезды, символы свободы,

Не смотрели больше на людей.

Дивная мистерия вселенной

Шла в театре северных светил,

Но огонь ее проникновенный

До людей уже не доходил.

Вкруг людей посвистывала вьюга,

Заметая мерзлые пеньки.

И на них, не глядя друг на друга,

Замерзая, сели старики.

Стали кони, кончилась работа,

Смертные доделались дела…

Обняла их сладкая дремота,

В дальний край, рыдая, повела.

Не нагонит больше их охрана,

Не настигнет лагерный конвой,

Лишь одни созвездья Магадана

Засверкают, став над головой.

1956

ЕЛЕНА ВЛАДИМИРОВА

* * *

Мы шли этапом. И не раз,

колонне крикнув: «Стой!» —

садиться наземь, в снег и в грязь

приказывал конвой.

И, равнодушны и немы,

как бессловесный скот,

на корточках сидели мы

до окрика: «Вперед!»

Что пересылок нам пройти

пришлось за этот срок!

И люди новые в пути

вливались в наш поток.

И раз случился среди нас,

пригнувшихся опять,

один, кто выслушал приказ

и продолжал стоять.

Минуя нижние ряды,

конвойный взял прицел.

«Садись! — он крикнул. — Слышишь ты?!

Садись!» — Но тот не сел.

Так было тихо, что слыхать

могли мы сердца ход.

И вдруг конвойный крикнул: «Встать!

Колонна! Марш! Вперед!»

И мы опять месили грязь,

не ведая куда.

Кто — с облегчением смеясь,

кто — бледный от стыда.

По лагерям — куда кого —

нас растолкали врозь.

И даже имени его

узнать мне не пришлось.

Но мне — высокий и прямой —

запомнился навек

над нашей согнутой толпой

стоящий человек.

ОСИП МАНДЕЛЬШТАМ

* * *

За гремучую доблесть грядущих веков,

За высокое племя людей

Я лишился и чаши на пире отцов,

И веселья и чести своей.

Мне на плечи кидается век–волкодав,

Но не волк я по крови своей,

Запихай меня лучше, как шапку, в рукав

Жаркой шубы сибирских степей, —

Чтоб не видеть ни труса, ни хлипкой грязцы,

Ни кровавых костей в колесе,

Чтоб сияли всю ночь голубые песцы

Мне в своей первобытной красе.

Уведи меня в ночь, где течет Енисей,

И сосна до звезды достает,

Потому что не волк я по крови своей

И меня только равный убьет.

17–28 марта 1931

* * *

Мы живем, под собою не чуя страны,

Наши речи за десять шагов не слышны,

А где хватит на полразговорца, —

Там припомнят кремлевского горца.

Его толстые пальцы, как черви, жирны,

А слова, как пудовые гири, верны.

Тараканьи смеются усища,

И сияют его голенища.

А вокруг его сброд тонкошеих вождей,

Он играет услугами полулюдей.

Кто свистит, кто мяучит, кто хнычет,

Он один лишь бабачит и тычет.

Как подковы кует за указом указ —

Кому в пах, кому в лоб, кому в бровь, кому в глаз.

Что ни казнь у него, — то малина

И широкая грудь осетина.

Ноябрь 1933

АННА БАРКОВА МИЛЫЙ ВРАГ

У врагов на той стороне

Мой давний друг.

О смерть, прилети ко мне

Из милых рук.

Сижу, грустя на холме,

А у них — огни.

Тоскующую во тьме,

Мой друг, вспомяни!

Не травы ли то шелестят,

Не его ли шаги?

Нет, он не вернется назад,

Мы с ним — враги.

Сегодня я не засну…

А завтра, дружок,

На тебя я нежно взгляну

И взведу курок.

Пора тебе отдохнуть,

О, как ты устал!

Поцелует пуля в грудь,

А я — в уста.

1921

* * *

Смотрим взглядом недвижным и мертвым,

Словно сил неизвестных рабы,

Мы, изгнавшие Бога и черта

Из чудовищной нашей судьбы.

И желанья и чувства на свете

Были прочны, как дедовский дом,

Оттого, словно малые дети,

Наши предки играли с огнем.

День весенний был мягок и розов,

Весь — надежда, и весь — любовь.

А от наших лихих морозов

И уста леденеют, и кровь.

Красоту, закаты и право —

Всё в одном схоронили гробу,

Только хлеба кусок кровавый

Разрешит мировую судьбу.

Нет ни Бога, ни черта отныне

У нагих обреченных племен,

И смеемся в мертвой пустыне

Мертвым смехом библейских времен.

1931

* * *

Где верность какой–то отчизне

И прочность родимых жилищ?

Вот каждый стоит перед жизнью —

Могуч, беспощаден и нищ.

Вспомянем с недоброй улыбкой

Блужданья наивных отцов.

Была роковою ошибкой

Игра дорогих мертвецов.

С покорностью рабскою дружно

Мы вносим кровавый пай

Затем, чтоб построить ненужный

Железобетонный рай.

Живет за окованной дверью

Во тьме наших странных сердец

Служитель безбожных мистерий,

Великий страдалец и лжец.