Есть у меня земля - [16]

Они сидели на берегу реки Миасса. Удочки были закинуты, но из рыбешки в садке лениво лежали только два красноперых карасика да весело шмыгали между ними еще не понимающие всей серьезности обстановки несколько глупых гольянов. Вскипела вода в котелке. Людмила, так и не дождавшись от рыболовов добычи, чистила картошку, морковь, собираясь варить обыкновенный борщ. По реке плотным слоем, как шуга в весенний ледоход, плыла сенная труха. Видимо, где-то выше по течению, из заречья, вывозили на лодках сено.

— А что это мы за отца решаем, — сказал Тимофей. — Вот он идет… Давайте его самого и спросим…

— Как дела, рыбаки? — подойдя, спросил Шишигин. — На уху уловили?

— Какая там уха, батя, — ответил Тимофей. — Кошке и то на зуб не хватит… Что случилось с рекой… Раньше столько рыбы было. Успевай закидывать. А сейчас на три удочки два чебака, пять гольяшек… Людмила вон борщ вместо ухи собралась варить.

— Принес я вам рыбки. Люся, держи! Правда, мелконькие карасики, но навар будет. Навар гарантирую.

— На какую удочку поймал, батя? — спросил Тимофей. — На медную?

— На какую ни поймал, главное — в ведерке. Люся, я их уже почистил. Только опускай в воду… Тут и ершики с окуньками есть… Хватит на тройную ушку.

Люся взяла из рук Шишигина ведерко.

— Бог ты мой, действительно выйдет хорошая тройная уха! Вот так, товарищи-товарищи, дорогие мужчины, учитесь у своего отца!

— Рыбу ловить? — спросил Никола.

— И рыбу ловить тоже, — ответила Людмила.

— Ну, Людмила, ты уж совсем нас… — сказал Артем, вытягивая большенького чебака. Но чебак не долетел до берега, сорвался в воду. Артем с досады чуть не прыгнул за ним. Такой красивый был чебак.

— А я что говорила! — рассмеялась Людмила. — Из деревни ушли, городскими не стали…

— Как это не стали?! — обиделся Тимофей. — А ковры кто тебе выбивает?!

— Только что!

— Разве деревенский мужик пойдет выбивать ковры?! Ни в жизнь!

— Сейчас выбивают, — разочаровал сына Шишигин. — Ране не выбивали, потому как и ковров в наших домах не водилось, а сейчас по первому снегу — хлоп да хлоп.

— Да, батя, тут мы посоветовались, — начал Тимофей. — Возьми сигареты, чего ты мучишь газету и махорку… Так вот, мы разговорились… Не лучше ли тебе на жительство дальнейшее переехать к нам?

— Это к кому же?

— В город. Ну, сначала у меня. Захочешь — переберешься к Артему. Никола «насамостроит»… Может быть, у него понравится. В общем, на твое усмотрение Здесь дрова все-таки в лесу, вода в колодце. Проблемы. Постирать там, приготовить на старости, извини, тоже дело хлопотное. Жениться тебе уже не сезон.

— Это кто же определил?! А вот возьму да и женюсь! За меня еще какая хошь молодайка с радостью пойдет! Ты же сказал: древние боги не засчитывали в жизнь годы, проведенные у воды. А я всю жизнь у реки!

— А если серьезно?

— А если серьезно… Спасибо, сынки, за приглашение. От гостевания, конешно дело, не зарекаюсь, а доживу век свой и помирать буду на этой земле. Тут мой дом. Жаль, что из вас к нему никто не прирос, не прикипел. Да, видно, не судьба. У кажного своя дорога. Идите, сынки. В выборе я вас не осуждаю. По траве и коса подбирается. Был бы человек человеком, а по городскому асфальту он шагает, по зеленому ли лугу— дело второе. Коль от рук его да ума идет польза… Можно ведь и на асфальте трутнем сидеть, и на лугу пень забивать… Сделаете хорошее дело в городе — меня в деревне порадуете. А уходить со своей земли я не стану, не пообидьтесь. Хоть солона и горька она, а все ж своя. Своя! И у вас, у кажного, будет своя земля. Верю, ой как верю!

— Значит, не согласен?

— На че?

— На перемену места жительства.

— На отъезд не согласен.

— Прикипел? — с улыбкой спросил Тимофей.

— Врос, — вполне серьезно ответил Шишигин. — «Удобства» ваши меня не удержат. А кидаться из стороны в сторону не в моей натуре. Ты это знаешь, Тимоша.

— Знаю. Не знал бы, разговор не заводил.

Тимофей посмотрел на Артема и Николу. Развел руками: я, мол, сделал все, что мог. Говорите с отцом дальше вы. А сам занялся костром.

— Люся, второй взвар должен быть на крутом огне…

— Как скажешь, муж, так и будет, — ответила Людмила. — А будет по-моему… — И отстранила его от костра.

Живым земным соком исходила хлебная степь, что от левого берега реки тянулась за горизонт; над правой, луговой, частью редким рваным пунктиром висел туман, крепкий, застоявшийся по всему течению в это жаркое утро, никак не желающий на день залегать в камыши, густую тальниковую оправу, в кочкарник полувысохших релок, поближе к спасительной прохладе. Жались к озеринкам стада; неторопливые степенные коровы, казалось, вмерзли в малахит прибрежной зелени; бойко, лавиной, перекатывались непоседы-овцы; редконькими, жалконькими табунками, а то и просто в одиночку бродили нестреноженные кони, сытые и ленивые от малой занятости и праздной жизни, сохраняемые просто так, по привычке — как же, деревня и без коней?!

Сухо дребезжал в белесо-сером небе жаворонок. Песнь его была тоскливой.

— А все-таки хорошо! — сказал Шишигин, вглядываясь слезящимися от яркого солнца глазами в степь.

— Что хорошо, батя? — спросил Тимофей.

— Все хорошо… И вот наша уха — хорошо… И солнце… И хлебная степь — хорошо…