Есть! - [8]

После этого я долго не могла ни писать книг, ни читать их. Честно сказать, мне вначале и жить расхотелось, но это, к счастью, прошло. Перетопталось, как говорит мой косметолог Вовочка. Но я и сейчас стараюсь не заходить без нужды в книжные магазины – боюсь встретиться нос к носу со своими книгами и увидеть те самые следы на корешках.

Спасла меня тогда – именно еда. И Доктор Время, и еще один доктор – прекрасный Дориан Грей, но вначале все равно была еда.

С Тем Человеком мы не ели вместе. Не знаю почему, он всячески избегал совместных приемов пищи и, даже когда я пыталась его угостить собственноручно приготовленными яствами, отказывался. Подчеркивал, что находится лишь на духовном вскармливании, но при этом регулярно жаловался на жену – малюсенькую, как лилипутка, но с неожиданно резким, тяжелым голосом (такой мог запросто уложить ее на спину, как жука) – что она не умеет готовить. Все это гармонично сочеталось в Том Человеке – и вечный голод, и страх проявить аппетит.

Прекрасный доктор Дориан Грей, к которому я хожу последние восемь лет и у которого точно припрятан заветный портрет, объяснил, что, судя по всему, Тот Человек ужасно боялся разрушить свой хрустальный образ (типа шара у гадалок). И потому Тот Человек никогда не ел со мной, не покидал меня ради туалетных насущных нужд и никогда не позволял себе недостойных физиологических проявлений (я даже представить себе не могу, чтобы он чавкнул или, к примеру, пукнул). Впрочем, образ так и так не устоял. Можно было разок и пукнуть.

Я часто напоминаю своим зрителям, что ужинать вместе для влюбленных так же важно, как вместе спать. Еда вдвоем – почти эротика.

кадр… двенадцатый?

Геня Гималаева отправляет судака в духовку и садится к столу, горемычно подперев ладонью подбородок. На Гене фартук с надписью «Genia – regina della cucina», подаренный знакомым поваром-итальянцем. Но вспоминает она не этого развеселого повара, а былых друзей-писателей, которые начали публиковаться одновременно с ней, однако сейчас унеслись на крыльях таланта кто в могилу, кто в столичный бомонд, кто в бытовое пьянство.

О этот дивный мир творцов: писателей, поэтов, критикесс! Как приятно бывает зайти в книжный магазин и увидеть известную писательницу: вот она, ловко заталкивает толстый том соперницы в задние ряды, подальше от бестселлеров! Как легко проступают сквозь пудру равнодушия вулканические прыщи зависти! Как трудно бывает признать чужой талант и – наивысший пилотаж! – признаться, что у тебя его нет и, увы, кажется, никогда не было. Мама, школьная учительница и душевный редактор из города Санкт-Петербурга: все они пали жертвами собственных заблуждений и слепоты. Но я вас никогда не забуду. Подвиг ваш бессмертен.

Писатель может смотреть на свои книги как на приготовленные блюда, а может – будто на рожденных детей. Лучшие из писателей видят вместо книг младенцев. А я – тарелки с пищей. Метафоры терроризируют меня даже сейчас, но одержимость метафорами – недостаточное оправдание творчества. Для настоящей литературы нужно что-то еще. Что-то главное.

финальные кадры

Геня Гималаева сгружает тарелку с вилкой в посудомоечную машину, снимает апеннинский фартук и уходит со своей прекрасной кухни в спальню – не менее, честно сказать, прекрасную. Там наша героиня пытается читать книгу, что преподнес ей П.Н. по случаю очередного рейтингового взлета программы «Гениальная кухня». Это книга остроумного британского кулинара, не зацикленного на правильном обращении с продуктами. Она бодрит и вдохновляет. В Гениных грезах воцаряются сочная, красная оленина и мучительно горький шоколад, и они же – оленина под шоколадным соусом – снятся ей почти до утра.

Глава четвертая,

в которой читателю наконец представится возможность выслушать другую сторону, узнать, почему Катя Парусова решила стать Екой Парусинской и какую роль сыграла в этом одна популярная телеведущая, а также выяснить, как далеко способны зайти девушки, сомневающиеся в том, что жизнь – это не сон, который снится всем одновременно

Как там говорится: «Не судите»?

Любой суд – пристрастен, да вот хотя бы суд Париса! Нам так никто и не рассказал за минувшие века: что же сделала Венера с вожделенным золотым яблоком, во имя которого полегло столько «мужей прекрасных и сильных»? Как она им распорядилась? Повесила на стену собственного храма? Подарила Амуру? Или хвасталась перед Юноной с Минервой-стервой?

Любой суд – пристрастен, но Катя Парусова держала эту пристрастность на самом коротком поводке, и – строгий ошейник, кляп ей в зубы, перо под ребро. Сама так заплыла однажды – ни один суд не устоял бы перед счастьем вкатить по полной.

Катя Парусова, подобно знакомой нам телеведущей, любила мыслить кадрами – но не телевизионными, а скорее кинематографическими. Сейчас, например, действие переносится на десять лет назад. Двадцативосьмилетняя Екатерина Игоревна Парусова, преподаватель латинского языка, доцент кафедры тра-ля-ля, принимает первый зачет на первом курсе.

Днем раньше ( черная отбивка ) Екатерина Игоревна впервые услышала за спиной «бесшумные шаги старости». Это потом она бабахает громко и неприятно, как чужие фейерверки, а поначалу подбирается на мягких лапах. Как и в любой жизни, первые строки читались медленно и долго, начальные годы казались бесконечными и доверху набитыми событиями, а потом – шу-у-ух, летят страницы. Конец. Кто читал – молодец. Тираж – 1 экземпляр, замечания можете присылать по адресу… здесь всегда неразборчиво.