Эссе, статьи, рецензии - [50]

И что же в итоге? Конечно, нет никаких двух лагерей в нашем кинематографе. Есть одни, родные до боли, российские - бывшие советские - кинематографисты. И "Золотой орел", и "Ника" так или иначе питаются от бюджета. Это непозволительная роскошь для России. Если кинематографисты на деле, а не на словах радеют за своих зрителей, они обязаны объединиться и на сэкономленные средства создать что-нибудь полезное. И перестать терроризировать министра культуры, который так боится поссориться с кем-нибудь из кинотитанов, что на глазах превращается в толстовского царя Федора Иоанновича ("Я хотел всех примирить, все сгладить… Боже, боже, зачем поставил ты меня царем!").

Ах, сколько я понаписала, котик рассердится, скажет, ну что ты все время меня со всеми ссоришь - этот добрый, великодушный человек, Боже, как мало я его ценю. Немедленно отправляюсь варить протертый суп из брокколи - прости, котик!

* В роли "котика" - муж автора, тележурналист и кинокритик Сергей Шолохов.

"…И плыть нам вечно"

19 апреля в кинотеатре "Ролан" состоится премьера уникального художественного эксперимента - картины Александра Сокурова "Русский ковчег"

С этим фильмом мне непонятно ничего: и почему его включили в конкурс Каннского фестиваля 2002 года, где соревнуются более-менее обычные игровые картины, к которым "Русский ковчег" не имеет отношения, и отчего некоторые русские журналисты, посмотревшие его, возненавидели фильм до потери вменяемости, и что привиделось в "Ковчеге" американцам, устроившим ему полный триумф, и как вообще это можно было снять на едином дыхании за полтора часа, и что тут делать критику со своими привычными критериями.

23 декабря 2001 года Эрмитаж, заполненный тысячами актеров и статистов, представлял собой изумительное зрелище, достойное романтической кисти Виктора Гюго. Несколько раз начинали - и приходилось останавливать съемку из-за помех. Наконец, оператор Стедикама Тильман Бюттнер двинулся по извилистому маршруту, где фигуранты должны были превратиться в нарядные призраки царей, поэтов, хранителей Эрмитажа, гвардейцев, придворных, музыкантов, слиться в едином сне с реальными людьми - посетителями музея и представить видение Александра Сокурова в девяностоминутном изображении, снятом непрерывным планом. Если бы в кадр попала нога какого-нибудь ошалевшего ассистента, пришлось бы ее оставить, но дело сделалось без ляпов и крупных накладок. Что сняли тогда - то и запечатлелось навсегда. Ни переделать, ни переиграть. На пресс-конференцию после съемок Сокурова почти что принесли.

Самое внешнее и для смысла картины не столь существенное впечатление - это впечатление грандиозной, немыслимой постановочной роскоши (конечно, типичная питерская обманка, ведь бюджет "Ковчега" примерно раз в двадцать меньше, чем у "Сибирского цирюльника"). Никаких расфокусов, никаких знаменитых коричневых сокуровских туманов, ничего зыбкого и неуловимого. Мираж русской культуры петербургской эпохи празднует себя полнозвучно и многоцветно, и не сразу понимаешь вплетенную в этот прекрасный мираж глубокую авторскую печаль. Сцена, когда Хозрев-мирза в присутствии двора на староперсидском языке приносит извинение Николаю Первому за беспорядки (во время которых был убит русский посол Грибоедов), весело и затейливо танцующие на бегу маленькие дочери Николая Второго или пышный финальный бал завораживают глаза. Но это визуальное обворожение повсюду сопровождает автор, представленный голосом самого режиссера.

Это личный ковчег Александра Сокурова. Он взял туда то, что хотел взять. Вот любит он балерину Аллу Осипенко - и берет ее на борт, как блуждающую по музею чудную сумашайку, которая разговаривает с картинами, блестя глазами и мечтательно улыбаясь. Сокурову нравятся такие люди - несуетные, тихие, грустные, с неисправимой провинциальной серьезностью относящиеся к искусству. Он сам такой. Занятно, однако, что старомодный провинциал Сокуров, которого тошнит от одного только слова "постмодернизм", прилежно осваивает самые передовые технологии, фанатично предан кино как неизвестному еще искусству и становится все более интересен миру (вот только что с огромным успехом его ретроспектива прошла в Бразилии, вы подумайте - Бразилия и Сокуров!), а наши модные культовые стильные столичные взбиватели пустоты неинтересны даже самим себе.

Голос автора вначале рассказывает из темноты с некоторым лукавством, будто он знать не знает и не помнит, что произошло и где же он теперь оказался. Мы видим, как дамы и кавалеры высаживаются из карет, и, следуя за ними, движемся вместе с голосом узкими коридорами и лестницами. Там автор встречает своего проводника, собеседника и оппонента. Высокий худой господин в сюртуке, с изящными руками, скептическим прищуром и насмешливо-прихотливыми интонациями - это Сергей Дрейден и Европеец. (Отдаленный прототип персонажа - маркиз де Кюстин, автор увесистых, остроумно-злых мемуаров о николаевской России.) Европеец, пререкаясь и советуясь с автором, пройдет до конца представления. Посмеиваясь вначале русскому варварству, которое в подражательном ажиотаже развело на диком и нищем севере поддельный Ренессанс, Европеец в ходе путешествия потеряет самонадеянность и проникнется даже теплым чувством к трагическому мираклю русской Европы. Там, за стенами ковчега - темные волны бездны, и не все дверцы можно приоткрывать, иные ведут в инферно блокады, в мрак истории. А здесь, во дворце - уютно, чинно, спокойно, императоры - домашние, милые, правят чинную домашнюю жизнь, всю в зелени, цветах и музыке. Правда, время от времени Европейцу попадаются непонятные люди ("Боже, как они плохо одеты!" - поражается тот), которые без толку бродят по дворцу и глазеют на картины, будто что-то в них, бедолаги, понимают. Но сейчас, сию минуту, в "домашнем" спектакле Александра Сокурова времена пересекутся в красивой и странной игре, в провокационной визионерской мистерии, разыгранной, кстати, не без удивительной для Сокурова шутливости.