Эссе 1994-2008 - [22]

Тот факт, что Бетховен был, так сказать, австрийцем. Моцарта, Гайдна, собор св.

Стефана, Бургтеатр. Полный традиций придворный церемониал. Первый квартал Вены, где сгрудились самые изысканные в пятидесятимиллионной державе магазины платья и белья. Сдержанность высших чиновников. Венскую кухню. Аристократию, которая считала себя самой благородной после английской, и ее старые дворцы.

Общепринятый стиль поведения, проникнутый иногда подлинным, но чаще фальшивым, эстетизмом". К этому списку наше время добавит школу психоанализа Зигмунда Фрейда, адажиетто Малера, красавиц с Рингштрассе Густава Климта, онанистические откровения Эгона Шиле, нервозность Кокошки и роман самого Музиля "Человек без свойств".

Барокко в этом списке почти не присутствует - оно исчезло под напором историзма и Сецессиона, застроившего город огромными дорогими домами. Тем не менее этот стиль стал основой имперского сознания Австро-Венгрии, и только благодаря ему возможно как-то разобраться в хаосе австрийской культуры накануне первой европейской катастрофы.

Дух австрийского барокко - это высокий идеализм, приспосабливающийся к конкретным земным целям. Он красочен и пышен, но неуловим в своей иллюзорности, и его источник никак не персонифицирован; воздействие его основано на совокупности множества деталей - но пытаясь сконцентрировать свое внимание на одной из них, тут же упускаешь целое. В то же время и это целое обманчиво, так как оно покоится на условии экстатического упоения, которое не может длиться вечно; при малейшей попытке облечь свои ощущения в рациональную форму от его воздействия не остается ничего, кроме распада.

Австрийское барокко еще можно почувствовать в огромных монастырских библиотеках с неуклюжими, как слоны, томами в пергаментных переплетах, в загородных замках, расписанных амурами и колбасообразными нимфами, в провинциальных соборах, битком набитых раскрашенными скульптурами с деревянными мечами и лилиями в руках.

Покрытые ранами или завороженные небесными видениями святые и мученики всегда своими позами выражают высочайший восторг, а страдание граничит у них с блаженством. Пространство барочной австрийской церкви кажется заполненным полетом бесчисленных ангелов, чьи нежные руки готовы извлечь вашу душу из бренной телесной оболочки, отбросив ее в сторону, как ненужный хлам.

Физическое ощущение прикосновения ангельских рук к вашему телу и ясно читающееся презрение к реальности земного сознания вполне родственны сеансу психоанализа, когда из тела выжимают, как из мокрого белья, душу, и в каждом проявлении естества видят нечто гораздо большее, чем естественное проявление. Поэтому выставка, что совсем недавно закрылась в Городской галерее Зальцбурга, под названием "Архангел Михаил и Архангел Гавриил в австрийской живописи XVIII века" говорит об австрийском сознании больше, чем многочисленные выставки, посвященные венскому Сецессиону, что стали так популярны последнее время. Только по отношению к австрийскому XVIII веку возможно подобное: нигде, даже в Италии, в это время уже не переживали столь интимно-прямолинейных отношений с архангелами.

Ангельская ярость победителя Сатаны и ангельская нежность вестника небес уходили в область кича, по направлению к Пьеру и Жилю, и только в Австрии, в форме почти гротескной, они еще продолжали летать под куполами соборов этой трагикомичной оперной империи.

Двадцатый век утратил еще одну иллюзию

Аркадий ИППОЛИТОВ «Русский Телеграф». 24 сентября 1997 года Такие суперзнаменитые вещи ван Гога, как "Арлезианка ", один из портретов доктора Гаше, один из вариантов "Подсолнухов", недавно купленный за большие деньги японской страховой компанией Ясуда, автопортреты из Гааги и музея Метрополитен, теперь признаны не принадлежащими кисти художника.

Рейтинг популярности ван Гога выше, чем у любого другого художника мира. Даже Рембрандт и Вермер Дельфтский гораздо менее известные имена, чем Винсент ван Гог.

Произведениями ван Гога жаждут обладать японские миллионеры, они продолжают оставаться самыми дорогими картинами на мировом антикварном рынке, за них были заплачены астрономические суммы, перевалившие за цифру 90 млн долларов, и для широкой публики ван Гог - the most wanted man, популярность которого вполне сопоставима со славой поп-звезды.

Это объясняется уникальным мифом ван Гога - не признанный при жизни, не продавший ни одной картины, прозябавший в бедности и одиночестве, художник, несмотря ни на что творил, творил и творил, создавая полные отчаянной энергии полотна, подобные открытой ране - столь откровенны в них боль и радость, ужас и красота, нежность и напряженность. Таков миф ван Гога. Нервная пульсация такого искусства не подразумевает какую-либо отчужденную, рациональную оценку: те ошибки, что можно обнаружить в работах порой на каждом шагу, искупаются потоком творческой искренности, захлестывающей зрителя. Качественные оценки ван Гога практически невозможны, как невозможны претензии к качеству откровения, по своему смыслу находящегося на грани бреда.

Упорство одержимого, при жизни производившего впечатление юродивого, но теперь добившегося мировой славы, в мифе ван Гога играет не меньшую роль, чем его произведения. В первую очередь курят фимиам именно этому упорству и метаморфозе отверженного, ставшего великим, стершей грань между юродивостью и гениальностью.