Если я забуду тебя… - [125]

— Любуйся Иерусалимом!

Рабби Малкиель ничего не ответил, но опустил голову к земле и заплакал. Сидя на склоне горы, мы оставались там, глядя на руины, пока закат разливал по небу кровавое зарево. Пролетела стая птиц. Затем поднявшись на ноги, рабби начал спускаться по склону Масличной горы, и мы перешли через Кедрон и стали взбираться по горе Мория. Вокруг нас в вечернем свете лежали развалины Святилища, огромные белые мраморные блоки, разбросанные там и тут, словно побелевшие кости погибшего в пустыне человека. Я взглянул на рабби Малкиеля и не смог сдержать горечи сердца.

— Может ли устоять твоя вера, — сказал я, — перед лицом такого? Можешь ли ты смотреть на эти развалины и по прежнему верить в милосердие Бога?

— Я плакал, — ответил рабби Малкиель. — Этого достаточно. Неужели ты хочешь, чтобы я проклял Бога?

— Я не проклинаю и не хвалю, — сказал я. — Я просто не принимаю его.

— В твоей душе сейчас тьма и пустота, — грустно сказал рабби. — Ты отверг Бога. Ты полагаешь, что не Святой дух руководит людьми, а лишь судьба — слепая, бесмысленная и безразличная, и что человек должен как может терпеть все, что она посылает.

— Оглянись, — призвал я. — Подумай об этих разбросанных камнях, разрушенных домах. Вспомни о тысячах людей, умерших здесь, о тысячах растерзанных и сожженых на арене на потеху толпе. И так Бог любит человечество? И это пример милосердия? Или один Иерусалим был порочен, чтоб его надо было разрушить? Разве он был хуже Александрии, хуже Рима, хуже Эфеса, хуже Антиохии? Ты знаешь, так же как и я, что нет, что все эти города хуже, гораздо хуже Иерусалима. И все же ты говоришь, что Бог добр и милосерден, что он следит за родом людским словно отец за своими детьми. Но что бы мы сказали об отце, который позволяет детям губить друг друга так же, как люди уничтожают себе подобных? Разве мы бы не прокляли его, как худшего из родителей? Почему же мы должны прощать Богу то, что мы проклинаем в человеке?

Рабби вздохнул.

— Это трудный вопрос, — произнес он. — В твоем сердце, Луций, кипит гнев, и ты не примешь утешения веры. Но все же, ты не прав, упрекая Бога, считая его виноватым за все это. Разве человек не ел плода добра и зла? Если он выбирает зло, а не добро, должны ли мы винить за это Бога?

— Он мог бы хотя бы спасти свой Храм, — ответил я, глядя на раскиданные мраморные блоки и всоминая красоту Святилища.

— О Луций, — воскликнул рабби, — был ли это его храм?

— Предполагается, что был, — ответил я. — В честь кого же он был возведен, как не в честь Бога?

Рабби Малкиель покачал головой.

— Это был Храм мрамора и золота. Царь Ирод расширил его и украсил. Но кем был Ирод? Убийцей, чьи руки были обагрены кровью жены и сыновей! Не этими руками возводить храм, а настоящий храм не рушится так легко, потому что он недоступен насилию.

— Что же это за храм, — спросил я, — настоящий храм Бога?

— Луций, зачем ему быть в каменном обителище, когда его жилище — вся вселенная? Зачем ему славиться мрамором и золотом, если он создал небеса и звезды? Он не в храме, сотворенным людьми. Его храм — сердце человека, его камни — доброта, милосердие и прощение. Храмы, которые стороят люди, рушатся другими людьми. Храм, который человек выстроит в сердце, стоит вечно, ибо его основание, — милосердие и любовь к Богу.

Я покачал головой. И правда, рабби говорил мудро. Я хотел бы верить, но не мог.

— Бог не любит людей, — сказал я. — Нашими действиями правит слепая и безразличная судьба. Невинные гибнут с виновными или даже хуже — невинные гибнут, а виновные спасаются. Разве на арене Кесарии я не видел, как детей бросали зверям, младенцев на руках матерей разрывали на части и пожирали львы? Каким был грех этих младенцев или их матерей, за исключением того, что они оказались в Иерусалиме, когда римская армия окружила город? Когда я думаю об этом, я не вижу милосердие Бога. Должен ли я утешать себя простыми иллюзиями?!

Но рабби Малкиель возвел глаза к небесам, и его лицо осветилось верой.

— О Луций, — воскликнул он, — все это пройдет. Долгая ночь жестокости и несправедливости идет к концу. Потому что не пройдет много времени и Мессия вернется, не в кротости, а как судья мира. И он высушит все слезы на наших глазах, утешит сломленных и успокоит печальных и возвысит смиренных. И тогда случится по пророчеству Исайи: «Тогда волк будет жить вместе с ягнеком… и молодой лев, и вол будет вместе, и малое дитя будет водит их. Не будут делать зла и вреда на всей святой горе Моей».[70]

Его старое сморщенное лицо светилось под вечерним небом и выражало любовь и надежду его сердца. Счастливы верующие! Счастливы ждущие прихода Мессии. Счастливы, даже если они беднейшие из бедных. Не удивительно, что христиане скорее вынесут пытки и смерть, чем откажутся от веры, дающей им такую уверенность. Но хотя мое сердце согревалось от любви к старому равину, я не мог принять предложенное им утешение.

— Для тебя он придет, ты святой человек, — воскликнул я. — Ты ждешь его прихода с радостью и светом в сердце. Но для таких людей, как я, он не придет. Внутри меня тьма, и даже свет не проникает вглубь.