Если верить Хэрриоту… - [73]

Николай вертелся на лошади, показывая свое искусство, но шведы взирали на все лениво и раздумчиво, взглядом людей, уже достаточно увидевших сегодня и уставших от новых впечатлений. Немного оживились они, только когда всадник пустил лошадь крупным галопом к самому высокому препятствию. Чуть осадив перед заборчиком, кобыла высоко, по-козлиному, подпрыгнула и взяла барьер. Кто-то из шведов вежливо поаплодировал, и Николай, козырнув, не спешиваясь и только пригнувшись в проеме, рысью выехал вон из манежа. Мы тоже ушли.

Вечером на конюшне было непривычно тихо и спокойно. Годовики в тот день не гуляли, и работы у конюхов особой не было — только раздать сено да, собравшись, немного почесать языки, обсуждая гостей.

На следующий день с выходных вернулась Ирэн, ничуть не огорченная тем, что пропустила шведов, и, похоже, нарочно взявшая выходные в эти дни, чтобы не суетиться излишне. Зато ушла Татьяна-маленькая, и я на последние несколько дней перед отъездом снова оказалась на старом месте. Первым делом я прошлась вдоль рядов, приветствуя годовичков — многих я уже знала «в лицо»: могла отличить от чужих и путала клички лишь трех-четырех из двадцати пяти своих подопечных.

Все они были на месте и ничуть не изменились, но, дойдя до конца ряда, я с удивлением обнаружила в деннике Трона незнакомого темно-рыжего рысака.

Занимая денник почти целиком, он стоял, гордо вскинув голову, с выражением царственной брезгливости на горбоносой морде. Он чем-то был похож на Трона — такой же сухощавый, костистый, но с сильными ногами, длинной прямой шеей и длинными хвостом и гривой. Насторожив уши, жеребец ловил звуки конюшни и даже не повернул головы, когда я подошла. Меня заинтересовала одна особая примета его внешности — более светлая, чем шерсть на теле, грива его на первой трети шеи стояла торчком, словно гребень панка. Отдельные пряди слиплись стрелами, но отнюдь не производили впечатления неряшливости.

Я так загляделась на новичка, что не заметила подошедшего начкона.

— Что, нравится? — с оттенком самодовольной ревности спросил он. В голосе его читалось: «Только попробуй сказать, что он никуда не годится! Это будет означать, что в лошадях ты ничего не понимаешь!»

Всякая лошадь красива по-своему, и я не покривила душой, когда ответила:

— Да, очень… А откуда он тут взялся?

Такая потрясающая наивность могла проститься только мне.

— Шведы продали, — объяснил начкон. — Вчера привезли. За него валютой плачено, — добавил он, словно я сомневалась в этом.

— А как его зовут? — вырвалось у меня.

— Карисматик Кемп (надеюсь, я правильно расслышала незнакомое имя), сын Ниэли Префекта, — гордо и немного счастливо ответил начкон. — Слышала о таком?

Ну конечно! Этот Ниэли считался самым быстрым американским стандбредным рысаком последнего времени. Его рекорды скорости не были перекрыты никем. И сын этого знаменитого рысака стоял в Прилепской конюшне! Жеребец сразу вырос в моих глазах более чем вдвое.

Пока я любовалась на живую валюту, начкон сходил за щетками и скребницами и поманил меня:

— Пойдем, поможешь мне его чистить.

Мне? Его? Чистить? Да я не была уверена, что доведется и пальцем дотронуться до будущего производителя номер один в конезаводе! Внутренне сжавшись, я последовала за начконом в денник.

Для иностранной знаменитости пол был устлан толстым слоем соломы и наверняка вымыт чуть ли не с мылом. Горкой лежало сено — целый немного распотрошенный брикет, к которому он если и притронулся, то совсем чуть-чуть, как джентльмен. Зерносмесь была подъедена.

Вблизи он оказался еще выше. Наверное, это была самая большая лошадь из тех, что я видела на заводе. И он совершенно не обращал на нас внимания.

Начкон вручил мне скребницу и щетку:

— Давай с той стороны заходи!

Карисматик стоял не привязанный недоуздком, словно ему, иностранцу, верили на слово. Я поднырнула у него под сухой костистой грудью и встала справа, как раз между конским боком и стеной денника. Начкон уже начал чистить жеребца, аккуратно проводя щеткой по горбоносой голове, и я поспешила приступить к работе, чтобы не отстать.

Руки у меня слегка дрожали, мысли путались. Еще бы — я чищу сына знаменитости! Возможно, он и сам не последний по бегу, а значит, знаменитость вдвойне. Кроме того, сам начкон, мое пока еще непосредственное начальство, стоит совсем рядом, а я всегда относилась к сильным мира сего с легким ужасом и благоговением. Ну, и самое главное, только позавчера я чистила точно так же другого жеребца, орловского рысака Капитолия и тоже стояла между ним и стеной… Ассоциации не самые приятные и далеко не способствуют поднятию настроения.

А жеребец словно понимал мое состояние или же, наоборот, ничего не понимал. Сперва он стоял действительно смирно, но потом ему, очевидно, надоело, и он внезапно переступил с ноги на ногу и прислонился к стене…

То есть ко мне. Я и охнуть не успела, как на меня навалилось несколько центнеров живого веса. Жеребцу было очень удобно стоять, он даже вздохнул, а я не могла набрать в грудь воздуха, чтобы подать голос.

Начкон продолжал трудиться вовсю. Отчистив холку и спину Карисматика со своей стороны, он перешел к его гладким бокам и поджарому брюху. Я же могла только слегка возить скребницей по седловине — у меня не было возможности поменять положение рук.