Если верить Хэрриоту… - [51]
Как во сне я услышала крики людей и ржание других лошадей. Привязанный к коновязи жеребец-пробник заметил мечущуюся кобылу и громко звал ее к себе. Две другие кобылы — одна из нашей конюшни — приветствовали подругу, как мне теперь кажется, подбадривая ее и призывая поскорее воссоединиться со своим жеребенком. А наперерез мне бежали другие конюхи. Издалека доносился крик бригадирши.
Навстречу кобыле бросился человек, растопыривая руки. Лошадь затормозила, осаживая на задние ноги. Подбежали другие, окружили ее… Из моих рук кто-то вынул повод — насильно, потому что я хоть и удержалась на ногах, но руки мои словно одеревенели. Я была в каком-то шоке и совершенно не слышала того, что выговаривала мне примчавшаяся позже всех тучная бригадирша. Одно я поняла позже с неотвратимостью рока: мой первый день работы на конюшне, по сути дела, стал последним. Как коневод я себя потеряла.
Кобылу кое-как загнали. Жеребенка заперли в деннике, хотя гулять ему явно понравилось, и мой напарник-конюх сам сводил его мать на пробу. Мне же не дали и получаса, чтобы прийти в себя, и тут же велели вести другую кобылу.
Впрочем, это было самое правильное в тот час. Если бы меня оставили наедине со своей первой неудачей, я бы полдня переживала ее и, будучи порой чересчур впечатлительна, до конца смены несла бы в душе чувство вины. На следующий день я бы мучительно ждала, как бы не повторить ошибки, и начала бы делать одну за другой. А тогда я хоть и стиснула зубы от страха, но все-таки вошла в денник к новой кобыле. Жеребенок той был слишком мал для самостоятельных прогулок. Он сразу же забился в угол и позволил мне вывести его мать из денника. Зато когда я заводила ее обратно, бросился навстречу с таким пылом, что чуть не вылетел в коридор.
В целом ритуал проверки кобыл на предмет охоты оказался прост до невозможности. Выводишь кобылу из денника, подводишь к коновязи под деревом, привязываешь там и отходишь в сторону. Тем временем двое конюхов, держа за вожжи с двух сторон, подводят к ней жеребца-пробника и дают ему обнюхать кобылу. Если она брыкается и вообще ведет себя агрессивно, жеребца уводят. Коновод отвязывает кобылу, возвращает ее на место и отправляется за следующей. Проверка затягивается, когда у лошади начинается охота. Она не спешит брыкнуть жеребца, пока тот, дрожа от любви и возбуждения, обнюхивает ее, и даже может приподнять хвост и повернуться к нему задом, словно предлагая немедленно предаться любовным утехам. Обычно уже просто благосклонное отношение к попытке знакомства пробником воспринимается с невероятным восторгом, и тогда конюхам приходится потрудиться, уволакивая несостоявшегося любовника. Кобыла же тоже, будучи разочарованной таким поворотом дела, начинает упираться, и здесь может возникнуть заминка.
Мне опять не слишком везло. Большинство кобыл моего отделения либо ожеребились совсем недавно и срок охоты для них пока не наступил, либо их покрыли несколько дней назад. Из пятнадцати две вообще еще не ожеребились и одна была холостая. Так что, не считая тех, у кого жеребята были совсем маленькими, мне приходилось водить всего десять кобыл.
Из них лишь четверо остались в моей памяти яркими личностями. Вспоминая их, можно легко представить себе, какими были лошади на всем конезаводе — эта четверка оказалась достойной представлять весь маточный состав.
«Первыми между равными» следует назвать двух кобыл, Талку и ее дочь Талочку.
Знакомясь с кобылами, я внимательно читала надписи на табличках над их денниками и сразу заметила, что в двух соседних находятся не просто лошади практически одинаковой масти, но и родственницы. Если судить по возрасту, у высоконогой, статной Талочки жеребенок был всего вторым, а у ее матери, более приземистой и далеко не такой стройной и красивой, как минимум десятым.
Характеры у них различались так же, как и внешность. Покажи мне кто сейчас этих кобыл, нипочем бы не перепутала, хотя прошло уже много лет. Насколько Талочка была красива, настолько ее мать не отличалась грацией и породистостью. По принятой десятибалльной шкале дочь получила бы «десятку», а ее мать хорошо если шесть баллов.
Когда я впервые зашла в денник к Талочке, она встретила меня гордо поднятой головой и ни за что не желала ее наклонять, чтобы я надела недоуздок. Пришлось даже дернуть ее за гриву, хотя мне строго-настрого приказывали не вольничать с кобылами. Она до конца моей работы в этом отделении так ни разу и не изменила своим привычкам, и всякий раз мне приходилось одолевать ее сопротивление. Она разве что не кусала меня за руки — по крайней мере, прижатые уши и гневные взгляды красноречиво намекали на то, что при малейшей оплошности меня ждет наказание.
Ее мать Талка была совершенно иной. Когда я первый раз открыла дверь, она только повернула голову в мою сторону, смерила меня спокойным взглядом, словно поздоровалась: «А, заходи… Гостем будешь…» И с того дня потеряла ко мне интерес. Я для нее была конюхом, который делает свое дело. Казалось иногда, что она была полна решимости помочь — это прямо-таки сквозило в ее движениях, когда она отходила в сторону при уборке денника, терпеливо ждала, пока я не кончу возиться с недоуздком, и шла за мной, куда бы ее ни вели. Порой мне даже хотелось, чтобы в этой флегматичной старой кобыле проснулась искра жизни и пыла, но нет — вся энергия досталась ее не в меру строптивой доченьке. Неудивительно, что я всегда старалась в нарушение очередности сперва отмучиться с Талочкой, а уж потом идти и отдыхать душой у Талки.
