Если верить Хэрриоту… - [41]

Большую часть из того, что она говорила, можно было прочесть в любом отчете или дипломной работе старших студентов в разделе «Краткие сведения о хозяйстве». Дело в том, что испокон веков студенты-практиканты списывают эти сведения или друг у друга, или из одних и тех же «Комплексных планов развития хозяйства на период с… по… год». Сведения эти меняются медленно, устаревают с трудом и мало для кого представляют интерес. Светлана Петровна поняла это по нашим отсутствующим лицам, а может, она сама куда-то спешила и хотела поскорее отделаться, поэтому умолкла и приоткрыла маленькую дверцу в высоких воротах конюшни.

— Маточное поголовье у нас уже на пастбище, в конюшнях остались единицы, — сказала она, посторонившись и пропуская нас внутрь, — но кое-что вы сможете увидеть…

После чуть ли не лесного зеленого колышущегося шатра в конюшне нам показалось сперва очень темно, но потом мы привыкли. Как оказалось, такой полумрак стоит во всех конюшнях мира: узкие маленькие окошки не пропускают достаточно света, а лампы под потолком зажигают лишь зимой, утром и вечером — то ли постоянно введен режим экономии, то ли лошадям и в самом деле так удобнее.

Это был совершенно особый мир, со своими законами и чувствами. Полумрак — он царил в конюшнях всегда, при любой погоде и любых обстоятельствах. К нему приспосабливались столь быстро, что, выйдя на яркий свет, невольно оглядывались назад, стремясь в спасительный сумрак. По словам ученых, начало человеческому роду было положено именно в полутьме, и теперь мы неосознанно стремимся к ней. Здесь в городских, оторванных от природы людях просыпалось то древнее, исконное, что, казалось бы, исчезло раз и навсегда. И, почуяв в себе память предков, чьи поколения были неразрывно связаны с лошадьми, мы, студенты, мигом забыли про экскурсию, про занятие и даже про наших наставников. Светлана Петровна могла говорить что угодно — ее не слушали. Ее голос глуховато звучал где-то на краю сознания, а мы разбрелись по сторонам, погрузившись в мир конюшни.

Все здесь поражало. И звуки — после тишины они буквально оглушали: топот лошадей, фырканье, короткое визгливое ржание где-то за углом, неумолчный перезвон воробьиного чириканья на перекрытиях потолка, скрежет совковых лопат, которыми вычищали денники, далекий говор конюхов.

Лошадей было до обидного мало — начиналось лето и большая часть табуна отправилась на пастбища. Подъезжая к конному заводу, мы по обе стороны дороги видели их — нескончаемые пространства заливных лугов. Где-то там, на их немеренных просторах, сейчас бродили матки с жеребятами. На нашу долю оставалось несколько холостых кобыл и рабочие лошади, коим судьба отказала в удовольствии провести лето на вольном выпасе.

Мы не спеша брели вдоль денников — просторных, метра по четыре в длину и ширину, зарешеченных со стороны двери, которая открывается, отъезжая вбок. На решетке табличка — кличка лошади, порода, масть, пол, возраст, имена родителей. Каждое имя-слово звучало сладкой музыкой: Призовая, Розетка, Халаза, Харза, Похвальба… Их всех, увы, мы не могли увидеть, и оставалось только представлять обладательниц этих имен.

Зато тут-то и можно было послушать, что говорит Светлана Петровна, а рассказывала она захватывающую, с точки зрения любого отличника, историю о том, как содержатся лошади. Но, повторяю, то же самое можно было прочесть в учебнике и даже в дипломной работе старшекурсника, так что ей внимало от силы трое-четверо. Остальные, в том числе и я, давно либо отстали, либо забежали вперед.

Мы прошли почти все отделение конюшни, встретив лишь двух-трех холостых кобыл. Без жеребят, одинокие, они стояли в своих денниках и, заметив наше внимание, спешили подойти ближе к передней решетке. Кобылы тянулись к нам через прутья мягкими замшевыми носами, словно животные в зоопарке, а мы старались просунуть руки сквозь прутья и дотянуться до их морд. В полумраке все они казались одинаково темными, и только по табличкам можно было догадаться, что какая-то из них — темно-гнедая, какая-то караковая, а вот эта каурая или бурая. Некоторые щеголяли белыми отметинами на голове или ногах. И все они были тракененской породы, которая мне всегда нравилась почему-то меньше остальных. Может, из-за того, что в ее истории не было никаких интересных фактов, а создана она была не так давно простым скрещиванием нескольких верховых пород.

Пугаясь незнакомых запахов или наших неумело-резких движений, лошади шарахались назад, вскидывая головы, но не отходили далеко — видно, скучали без общения. Лошади ведь удивительно тонко чувствуют людей и поступают с ними сообразно своему характеру. Они сразу могут догадаться, что ты подошел к ним впервые, как бы ты ни старался это скрыть, и лошадь с мягким, спокойным нравом позволит неопытному новичку делать все, что он сочтет нужным, наблюдая за ним с терпением матери или старшей сестры. Она может ненавязчиво дать понять, что ей не нравятся его поступки — не более того. Но лошадь с тяжелым, неуживчивым характером наверняка не преминет показать зеленому новичку, где его место. За вполне оправданные ошибки она карает быстро и часто болезненно. Мне впоследствии не раз встречались такие лошади, но о них речь впереди.