Если упадёт один... - [21]

— Пойдем. Ноги твои.

— Что ноги?.. Мне так хорошо, просто голова кружится. А ноги уже зажи­ли, отдохнули — здесь им негде было находиться — не болят.

Язвы на ее ногах действительно зажили. Она долго прикладывала к ним подорожник, затем, когда язвы зарубцевались, парила отваром из березовых почек. По усадьбе ходила в мягких лаптях. Осматривала усадьбу и все качала головой, дескать, сколько же лет пустует такая хорошая земля.

А земля действительно пустовала. Она густо заросла травой, и теперь, чтобы засеять ее, нужны были лошадь и плуг.

Иосиф видел, как Теклюшка скучает по крестьянской работе. Скучал и он. И не только теперь, а все эти годы живя здесь. Конечно, он давно мог бы обрабатывать какой-нибудь кусочек земли. Мог бы косить — косы в сарае были, между прочим, как плуг и борона, лопаты и грабли. (Наверное, когда отсюда уводили семью, новым «хозяевам жизни» надобности в инструменте не было.) Не косил, боялся: вдруг пролетит самолет, заметит...

5

Случилось это через месяц после того, как Иосиф привез Теклю на хутор.

Однажды, когда он пошел к реке проверить вентери, она, ожидая его, ходила по усадьбе. Ей было интересно узнать, чем занимались хозяева хутора, осмотреть постройки: может быть, в какой-нибудь следовало навести поря­док, ведь прошло много времени с тех пор, как семья ушла отсюда. В доме она уже давно все прибрала. Окна светятся, лежаки застланы тем, что Иосиф привез из города, возле печи — вилы и ухваты, на полке, приделанной к стене справа от двери из сеней, — глиняная посуда, в запечке — чугуны. Словом, заходи и живи...

И в сенях был порядок. Здесь Текля также все вымыла и даже разбрасыва­ла по полу полынь, как обычно делали женщины в ее деревне, чтобы не было мух. А вот крыльцо сколько ни натирала, не посветлело, как было черным, таким и осталось, доски подгнили. (Иосиф собирался сделать новое.)

Текля осмотрела пустую покосившуюся кошару, из которой давно уже выветрился запах, разве что ощущалась горькая пыль — мертвое без животных строение. Потом подошла к сараю, стоящему чуть дальше. Поко­сившиеся ворота были прикрыты, ощущение такое, будто кто-то недавно побывал там, но вышел, чтобы вскоре возвратиться. Постояла перед ними в нерешительности, затем потянула засов, ворота пронзительно заскрипели, да так, что по телу пробежала дрожь. Отпрянула, хотела уйти, но любопыт­ство остановило: внутрь влился солнечный свет, упал на доски, сложенные у противоположной стены, на длинный невысокий ящик, стоящий на двух кругляках. Возле ящика, словно желтая дорожка, — рассыпана свежая стружка.

Застыла, в глазах потемнело, в висках застучало, жаром пахнуло в лицо — гроб ладил Иосиф. И недавно, пожалуй, перед их встречей закончил, еще даже стружки не убрал. Для кого?.. Неужто для себя.

Тяжелый вздох вырвался из груди, поняла, кому предназначалась домо­вина, так в Демках гроб называют. Нескоро в себя пришла, подумала, что готовился Осип к уходу. Ну что ж, если отстраненно рассуждать, так здесь нет ничего удивительного, старый человек. Помнила еще с детства: случалось, в деревне старики мастерили себе гробы. При этом меж собой спокойно говори­ли, как о чем-то обычном, необходимом, дескать, сам сделал, так буду знать, во что положат.

Был гроб и у ее дедушки по отцу. В клети стоял несколько лет, прежде чем по назначению пригодился, он рожь в него насыпал. И ничего, привыкли. Так это же в деревне, там другое, там люди. А здесь Осип. Что думал, на что рассчитывал, когда делал?

Пошатываясь, словно на чужих ногах, вышла Текля из клети, направи­лась к меже, к родничку его встречать. Стояла там, ветер шумел, где-то рядом скрипело старое дерево, дятел стучал, никак не могла прийти в себя, понимая, каково было ему все эти годы. А через какое-то время из кустов неслышно показался Осип, неся весомую сумку рыбы. Глянул на Теклюшку, остано­вился, заметил, что она растерянная и какая-то встревоженная, испуганно спросил:

— Что случилось?

— Ничего, — вздохнула она, качая головой, — в клеть зашла...

— Вот оно что, — сказал он. — Было. Заскучал. Набрал в голову. Ну и сладил. Думал, пусть будет. Думал, почувствую, что время мое на исходе, затяну куда подальше, лягу и буду ждать... Изрублю!

— Зачем? Не руби. Пусть долго не надо будет. Забудь...

— Забуду. И ты забудь.

— Хорошо...

6

...Вспомнил сейчас все это Иосиф, лежа на земле, вновь попытался под­няться. И вновь полоснула мысль: «Как быть дальше?..» Больно полоснула, сжался, помнил, какой ужас охватывал, когда, случалось, в голове навязчиво возникало: а кто же первый...

И хотя прочь гнал эту мысль, но не получалось избавиться от нее. Особен­но угнетала она в тот день, когда Теклюшка увидела гроб. Укорял себя за то, что не разобрал его сразу же после того, как привез ее сюда. Хотя и помнил о нем, совсем неуместном сейчас, но как-то не находил время уничтожить.

Конечно, иногда забывал, особенно когда были вместе, когда сидели за сто­ликом в сенях или на старом крыльце и говорили, когда им было хорошо.

Пришли они тогда к дому, Иосиф молча высыпал рыбу в корыто в сенях — четыре больших, словно боровы, линия, огромная щука, — и не знал, о чем говорить. Теклюшка тихо подошла к нему, понимая, что у него на душе, сказала: