Если убить змею - [14]

— Слушай меня, сынок. Не убивай свою мать. Такую красавицу нельзя убивать. Понимаешь меня? Даже если б она не доводилась тебе матерью, а была совсем чужой, и то нельзя было бы поднять на нее руку. Женщины, подобные твоей матери, создаются Аллахом раз в тысячу лет, они — избранницы бога. Не поддавайся уговорам духа своего отца и этого плешивого Керима. Передай матери, чтобы не смела впускать в сердце слова этих полоумных, чтобы не вздумала наложить на себя руки. Твоя мать — избранница бога. Тот, кто отберет у нее жизнь, навлечет на себя гнев Аллаха. Он ниспошлет кару на наши головы, камнями завалит нас, покарает неисцелимыми хворями.

Он опять замолчал, улыбаясь чему-то беззубым ртом, и от этого стал еще больше похож на ребенка, чистого, искреннего, прямодушного.

— Если б я был молодым, то сейчас же, немедля… Знаешь, что бы я сделал, Хасан?

Хасан не отвечал, а старик настойчиво повторял свой вопрос. Наконец мальчик улыбнулся и спросил:

— Так что бы ты сделал, дядя Дурсун?

— Ты, оказывается, умеешь говорить? — по-детски обрадовался старец.

— Конечно, умею, — отвечал Хасан. — Только мне не с кем говорить…

— Так вот что бы я сделал. Я пришел бы к вам на двор, прямо на земле расстелил бы свою постель. Если б меня прогнали, я нанялся бы к вам поденщиком. Если б меня опять прогнали, я бы опять пришел и прикинулся больным. Хворого ведь не прогонят, правда? Но если бы и прогнали, я сам не знаю, что сделал бы, только б остаться у вас и с утра до вечера любоваться твоей матерью, Хасан. Да-да, мальчик мой, только имея счастье лицезреть такую ангельскую красоту, можно попасть в рай. Человек, который сподобился любоваться твоей матерью, уже никогда не попадет в ад. Он и при жизни, и после смерти в раю будет. Сам Аллах восхищается твоей матерью. Поднявшему руку на нее нет спасения. Пригласи меня к себе в дом, Хасан, чтобы я мог узреть ее ангельский лик, хоть я и наполовину слеп.

Старик умолк и опять понурился.

— Так идем же к нам, дядя Дурсун, — предложил Хасан. — Мама сварит тебе кофе, если пожелаешь, и накормит.

— Идем, — просто сказал Дурсун.

Он попытался приподняться, но силы изменили ему, Хасану пришлось поднять его.

Они медленно брели по деревне, и люди смотрели на них с холодным равнодушием. Лишь кое-кто посылал им вслед проклятья.

Эсме была от души рада приходу Дурсуна. Был полдень, и она спросила, не хочет ли он отобедать. Дурсун отказался, но Эсме все-таки расстелила скатерть под навесом возле колодца, в тени старой плакучей ивы.

Дурсун, приподняв брови пальцами, не сводил глаз с Эсме.

— Слава богу, слава богу, слава богу, слава богу, дожил я до счастливого дня, — приговаривал старец. — Васупханаллах! Васупханаллах!

Обедали они долго. Беззубый Дурсун с трудом пережевывал еду. Случалось, он, не сводя восторженного взгляда с Эсме, и вовсе забывал положить кусок в рот. До самого заката оставался старик в доме Эсме, а как только солнце село, попросил Хасана проводить его домой. Мальчик повел его, придерживая под руку. По пути оба молчали.

Ночью Хасану приснился странный сон. Он увидел отца посреди тростникового болота. Отец силился выкарабкаться, но у него ничего не получалось. Вдруг он превратился в змею, которая судорожно извивалась, пытаясь выбраться из трясины. Но чем больше она старалась, тем глубже ее затягивало. На глазах Хасана отец превращался то в ящерицу, то в лягушку, и всякий раз его поглощала трясина. Из ежевичных зарослей вылетела лупоглазая сова, мокрая, взъерошенная. Она села на кочку и обернулась покойником в белом саване, заляпанном грязью. И опять сова со слипшимися от тины перьями пучила огромные желтые глазищи.

Хасан проснулся до восхода, взял ружье. Мать еще спала, ее волосы разметались по подушке. В тугих черных косичках поблескивали золотые, серебряные, коралловые украшения. Как же она была хороша! Гораздо красивее, чем говорил Дурсун. Сын, затаив дыхание, долго стоял над ней, любуясь дивной ее красотой.

Уже несколько дней, как он втайне от матери собирал узелок с провизией. У него также было припрятано немного денег, он их держал за пазухой.

Хасан надел самую свою красивую одежду, прихватил ружье и тихонько, чтобы не потревожить сон матери, спустился вниз. В конюшне было еще темно. Он отыскал на ощупь своего коня, вывел во двор, оседлал. У ворот на миг остановился, поднял глаза на окно комнаты, где спала мать, и тронул поводья. Поначалу ехал шагом, держа путь на восток, в сторону Козана, потом пустил коня вскачь. В полдень спешился, привязал коня под деревом у харчевни. Ковровая сума с едой болталась у него за плечом. Хасан сел за стол, достал из сумы тонкую круглую лепешку — юфку. К нему подошел курд — хозяин харчевни.

— Что прикажете, ага?

Хасану уже доводилось бывать в этой харчевне.

— Принеси тарелку, — попросил он.

— Как угодно, — ответил хозяин. У него были длинные, с острыми кончиками усы. Помолчав мгновенье, курд сказал:

— У нас есть очень вкусные сладости, ага. Не угодно ли отведать?

Хасан улыбнулся:

— Принеси, — и добавил: — Я ведь знаю тебя.

Вскоре хозяин вернулся и поставил перед Хасаном блюдо со сластями.

— Откуда ты меня знаешь? — спросил он.