Если спросишь, где я - [141]

Таким образом, четверо, так ведь? Не считая моего брата — тот еще не сел мне на шею. Я просто обезумел. Я сон потерял, днем и ночью думая об одном и том же. Каждый месяц я выписывал чеков почти на ту же сумму, какую зарабатывал! Ясно, что долго так продолжаться не могло: чтобы это понять, вовсе не требуется особых знаний по экономике, — это понятно простому смертному. Чтобы удержаться на плаву, мне пришлось взять кредит; и ко всем моим платежам добавился еще один.

Тогда я начал экономить: для начала перестал обедать в ресторанах. Признаться, раньше я частенько это делал и даже любил, — ведь живу я один, готовить мне некогда, — но теперь рестораны остались в прошлом. Я реже стал ходить в кино, перестал покупать себе новую одежду, отложил до лучших времен заказ на зубные протезы. Машина требовала ремонта, обувь прохудилась, но я на все махнул рукой.

Иногда я, правда, взбрыкивал и начинал строчить им письма, угрожая, что переменю фамилию и уйду с работы. И что вообще я собираюсь переехать в Австралию. И хотя я ровным счетом ничего не знаю об Австралии — знаю только, что она в другом полушарии, — я не шутил, когда писал родным о своих планах. Я действительно хотел уехать.

Только вот какое дело — не поверили мои родственники, что я смогу все бросить и уехать в Австралию. Они знали, что я их — со всеми потрохами. Да, я дошел до ручки, и они меня жалели, и открыто выражали свое сочувствие. Но подходило первое число, и сомнений как не бывало — собственно, на это они и рассчитывали: я садился и выписывал чеки.

Однажды мать в ответ на мой крик души, — мол, бросаю все и уезжаю в Австралию, — написала, что она больше не хочет быть мне обузой. Как только отеки на ногах спадут, она пойдет устраиваться на работу, — ее слова. Ей семьдесят пять, но, может быть, ее снова возьмут куда-нибудь официанткой. Я написал ей, пусть не говорит глупостей, я рад ей помогать. И это чистая правда! Я всегда готов помочь. Вот только бы вытянуть счастливый лотерейный билет.

Дочка знала, что если зашел разговор об Австралии, значит, я действительно на грани. Для нее это был сигнал, что мне срочно требуется передышка и меня нужно как-то подбодрить. Вот она и написала, что собирается найти няню, чтоб та сидела с детишками, а сама она устраивается, как только придет лето, на консервную фабрику. Она молодая, крепкая — вполне сможет работать по двенадцать-четырнадцать часов, без выходных: ничего, как-нибудь. Ей просто нужно психологически настроиться, а там дело пойдет само собой. И еще не прогадать бы с няней. Очень важно найти такую, чтоб согласилась сидеть с диатезными малышами целый день и следить, чтоб они не хватали между едой фруктовое эскимо, всякие карамельки вроде тутси-ролз и шоколадные драже, которыми они объедаются каждый день, — дети ведь, любят сладкое! Так вот, если ей действительно повезет и она найдет такую няню, тогда дело в шляпе. Вот только с покупкой рабочей одежды она просит ей помочь.

А сын написал мне, что очень сожалеет, что вообще впутал меня в свои дела, что для нас обоих будет лучше, если он пустит себе пулю в лоб. Он, видите ли, выяснил, что у него аллергия на кокаин: сразу начинают слезиться глаза, и он задыхается. Это значит, что наркоторговлей ему заниматься нельзя, он не сумеет определить наркотик. Таким образом, его карьера наркодилера закончилась, даже не начавшись. Нет уж, лучше сразу пустить себе пулю в лоб и больше не мучиться. Или повеситься — тоже выход: не придется одалживать ружье, да и на пули не надо будет тратиться. Представляете? Так прямо и написал. Еще в конверт была вложена фотография, — какой-то приятель снял его прошлым летом во время стажировки в Германии. Он стоит под большим деревом, и над головой его нависают тяжелые толстые ветки. Серьезный такой, без обычной своей улыбочки.

И только моя бывшая жена не удостоила меня ответом. А зачем ей? Она знает, что получит свои денежки первого числа, а откуда они поступят — хоть из Сиднея, хоть с Марса, — ее не касается. А если деньги не придут, ей достаточно снять трубку и набрать номер своего адвоката.

Вот так все и шло, а как-то в начале мая, в воскресенье, под вечер, позвонил брат. Как сейчас помню: окна в доме настежь, по комнатам гуляет легкий ветерок; тихо играет радио; из окон виден зеленеющий склон — весь в цветах. Услышав в трубке его голос, я буквально вспотел. С тех пор, как мы поругались из-за тех пятисот долларов, он мне больше не звонил, поэтому мне даже в голову не могло прийти, что он станет снова просить денег. Но меня уже колотило. Он поинтересовался, как мои дела, и я пожаловался на бесконечные расходы и неприятности. Рассказал ему и про дочкину овсянку, и про кокаин, и про рыбные консервы, про задуманное сыночком самоубийство, про банковский кредит, и про то, что я больше не хожу в кино и не обедаю в ресторане. Что у меня ботинки каши просят, про выплаты бывшей жене. Конечно, для него это не было новостью, он давно про все это знал. Тем не менее, он мне посочувствовал, и я разошелся: платит-то за звонок он. Слушаю его, а сам про себя подсчитываю: приличная сумма набегает, как же ты, Билл, собираешься платить за разговор? И тут меня осенило, что звонит-то он за мой счет — это