Если спросишь, где я - [139]

И я засел за письма, стараясь все организовать наилучшим образом, все всем разъяснить и рассказать, как действовать. Я даже несколько раз звонил матери, пытаясь объяснить ей все до точки. Но она была настроена крайне скептически, и как я ни пытался по телефону растолковать, что и как будет, волнение ее не улеглось. А рассказал я ей следующее: деньги, которые должны были бы прийти ей от меня по почте первого марта и первого апреля, принесет Билл, который мне их задолжал. Она обязательно их получит, и волноваться тут не о чем. Просто в эти два месяца ей заплатит Билл, а не я. Ровно столько же, сколько обычно посылаю ей я, — глупо же переводить деньги мне, а потом мне переводить их ей, — он отдаст прямо ей в руки и все сразу. Беспокоиться совершенно не о чем: она обязательно получит свои деньги, только за два месяца ей заплатит Билл — из тех денег, которые он мне задолжал. Боже, сколько же я просадил тогда на телефонные разговоры! А письма вообще не в счет: за каждое написанное ему и матери письмо с подробнейшими разъяснениями насчет того, кто кому что отдает, — мне бы самому кто доплатил по пятьдесят центов.

Но, несмотря на все мои ухищрения и предосторожности, мать Биллу не доверяла.

— А что если он не принесет деньги? — спрашивала она по телефону. — Что тогда? Дела у него идут плохо, и я ему сочувствую, но мне-то что делать, сынок, если он мне не принесет денег? Ну не сможет? Тогда что?

— Тогда я сам пришлю! — кричал я в телефонную трубку. — Как обычно! Если он тебе деньги не отдаст, я тебе их переведу. Только он обязательно отдаст, вот увидишь! Не волнуйся. Раз пообещал, то отдаст.

— Я стараюсь не волноваться, — повторяла она. — Но все равно беспокоюсь. За вас, мальчики мои, ну и за себя тоже. Разве я могла представить, что один из моих сыновей дойдет до такого. Хорошо хоть ваш отец не дожил до этого позора.

Прошли три месяца, а брат отдал ей всего пятьдесят долларов из тех денег, которые он занял у меня и которые вернуть должен был ей, целиком. Ну может быть, не пятьдесят, а семьдесят пять, тут кто что говорит — у него своя версия, у нее своя. Но по любой версии из пятисот долларов он отдал ей всего пятьдесят или, самое большее, семьдесят пять, — остальное пришлось досылать мне: я по-прежнему за всех раскошеливаюсь. Брат сдулся. Он сам мне это сказал, когда после встревоженного звонка матери, не получившей причитавшейся ей суммы, я позвонил ему узнать, что происходит:

— Я сдулся.

А мать по телефону пожаловалась:

— Представляешь, я упросила почтальона пойти и снова посмотреть в машине — не завалился ли твой перевод за сиденье. Потом обошла всех соседей — может, кто-то получил мой конверт по ошибке? Я ужасно расстроилась, дорогой. — Потом добавила: — А что матери еще остается делать?

Кто о ней позаботится? Вот вопрос, на который она хотела бы услышать ответ, и еще ей хотелось бы знать, когда она сможет получить свои деньги.

Вот тогда-то я и стал звонить брату, чтобы выяснить, почему он задерживает деньги чисто технический ли это сбой или серьезная авария. Тут он мне и сказал, что «сдулся»: все, мол, полный абзац. Он выставляет дом на продажу, — одна надежда, что долго ждать не придется, и они скоро съедут. И в доме уже пусто — все продано: остались только кухонный стол и стулья.

— Я бы продал и собственную кровь, — сказал он. — Да кому она нужна? С этой невезухой я уже, наверное, заработал себе неизлечимую болезнь.

Ну и, конечно, с банковским вкладом ничего не вышло. Когда я спросил его по телефону, он уклончиво ответил, что не сработало. И с компенсацией за подоходный налог тоже ничего не получилось: налоговики воспользовались каким-то правом наложения ареста на его имущество.

— Как говорится, пришла беда, отворяй ворота. Вот так, брат. Я этого не хотел.

— Понимаю, — ответил я, и я действительно ему сочувствовал. Только легче мне от этого не стало. Денежки-то мои плакали; ни я, ни мать тоже ничего от него не получили, и мне пришлось, как и раньше, каждый месяц переводить ей соответствующую сумму.

Да, я разозлился, а вы бы разве нет? Я переживал за брата, мне было жаль, что беда постучалась в его дверь. Но и меня самого загнали в угол. Одно хорошо: по крайней мере, теперь, что бы с ним ни случилось, он у меня больше не попросит взаймы — ведь за ним и так должок, а люди обычно стесняются брать еще. Во всяком случае, мне так казалось. Как потом выяснилось, я глубоко ошибался.

Я пахал не покладая рук, вставал ни свет ни заря, шел на работу и вкалывал до позднего вечера. Придя домой, просто падал в кресло и сидел, не двигаясь: так уставал — не было сил даже развязать шнурки на ботинках. Сидел и смотрел в одну точку, — встать и включить телевизор и то не мог.

Мне было жалко брата, на которого свалились все эти несчастья, но у меня у самого забот хватало. На мне висела не только мать, но еще несколько человек. Во-первых, моя бывшая жена, которой я каждый месяц посылал определенную сумму, — понятно, не по своей собственной воле, а по необходимости: суд обязал. Во-вторых, моя дочка с двумя детишками. Она жила в Беллингэме, и ей я тоже каждый месяц что-то отстегивал. А как иначе — деткам ведь надо кушать, правда? Ее сожитель, свинья, даже не пытался найти работу, а если б и нашел, то не продержался бы и дня. Раз-другой он устраивался куда-то, но то проспит, то у него машина сломается по дороге на работу, то он в последний момент откажется от места, и так без конца.