Если постараться - [39]

— Папа мне рассказывал про эхо. Можно заранее вычислить, какое где будет эхо. Только это трудно. Надо принять во внимание…

— Тебе бы только вычислять! — перебила Стеша. — Вот уж ненавижу! А ты сказал воспитательнице, что пойдёшь со мной выпускать Чикота?

— Забыл. Она с кем-то разговаривала.

— Совести у тебя нет, — вздохнула Стеша. — Так тебе повезло, просто не заслуживаешь!

— В чём мне повезло?

— В том, что у вас такая воспитательница.

— Какая?

— Добрая. Позволяет тебе убегать. Ты же вечно где-то бродишь. Сама, наверно, со страху умирает, когда тебя нет — ведь отвечает же за каждого. А всё-таки отпускает. Я бы, например, ни за что не разрешила мальчишке где-то шататься. Будь я воспитательницей. Охота была волноваться!

— Тонька из шестого на шаг не отпускала, — вспомнил Матвей. — Когда за нами смотрела.

— Вот видишь! Нет, Любовь Андреевна у вас просто замечательная. Чтобы тебе было лучше, готова мучиться.

Матвей слушал с большим удивлением. Никогда он не задумывался, почему ему удаётся разгуливать одному и как к этому относится Любовь Андреевна.

— Да откуда ты знаешь, что она мучается?

— Видела сколько раз, как она на тебя смотрит, когда ты появляешься после отлучки своей.

— А как она смотрит?

— Мол, наконец-то! Ясно, тревожилась.

— Странно… — Матвей пожал плечами.

— Вот тебе и странно! Представь, что тебе совсем не удавалось бы побыть одному. Хорошо бы тебе было? И как бы ты свои драгоценные задачки решал?

— Я бы всё равно убежал.

— Ну, это как сказать… Меня воспитательница ругала-ругала за то, что ухожу одна в овраги. Даже наказывала. А уж потом отступилась. Так я же гораздо старше… А тебя Любовь Андреевна, по-моему, и не ругает. Так что — цени!

— Ценить? — переспросил Матвей. — А что это барыш?

— Фу! — на лице у Стеши выразилось сильное отвращение. — Про какую мерзость ты спрашиваешь! Барыш — это когда продадут какую-нибудь вещь на рынке дороже, чем её купили в магазине, а потом считают, сколько барыша наспекулировали. Тётка моя, бывало… Даже вспоминать не хочу… Пошли! — Стеша вскочила, крикнула в пространство: — Живи на воле, Чикотушка! Хорошо живи! — И помахала рукой.

С задумчивым видом Матвей вслед за Стешей спускался с каменных уступов.

ОТЧЕГО СОНЯ ТАКАЯ?

Любовь Андреевна сидела в саду на скамейке и поглядывала на своих ребят.

Мальчики играли в мяч. Девочки возились с куклами. Переодевали их, укладывали спать под деревом на куче сухих листьев. Соня Кривинская плела из кленовых листьев венок.

«Бедная девочка!» — подумала воспитательница. Теперь она поняла, отчего Соня хитрая и завистливая.

В тот вечер, когда нашёлся дрозд, Любовь Андреевна спросила Стешу:

— Ты сильно обидела Соню? Похоже, что она решила тебе отомстить. За что?

— Она, конечно, на меня обиделась, — ответила Стеша. — За то, главное, что я при всех сделала ей замечание. Она самолюбивая очень, ваша Соня. И, видно, за что-то рассердилась на людей…

«За что-то рассердилась на людей». Как метко сказала Стеша! В самом деле, что-то ведь сделало Соню мстительной?

Любовь Андреевна решила осторожно поговорить с Сониной матерью. Но в субботу мать почему-то не приехала за Соней.

Воспитательница поехала к Соне домой. Соня была из Ялты — удача. Ведь многих интернатовцев привозили из Алушты, Гурзуфа, Алупки, Мисхора. А в Ялте и сама Любовь Андреевна жила вместе с замужней дочерью.

Во дворе ей сразу сказали, что Сонина мать уже два дня находится в больнице: у неё обострилась давняя болезнь лёгких.

— А что случилось? — встревожилась соседка. — Уж не заболела ли и Соня?

— Нет, нет. Здорова и учится хорошо. Просто я хотела узнать, отчего за ней не приехали в субботу, да и вообще посмотреть, в каких условиях Соня живёт дома. Мы ведь посещаем семьи своих воспитанников. Сонина мать работает в пошивочном ателье, не так ли?

— И дома тоже шьёт, частным образом. Портниха она хорошая… Да вы зайдите, отдохните!

В комнате женщина разговорилась.

— Хорошо, что девочка в интернате, а то больно уж много кривлянья видит.

— Какого кривлянья?

— Ну как же? Я уж сколько раз Сониной матери говорила: «Вы бы хоть при ребёнке-то насчёт своих заказчиц не прохаживались». Ведь она, мать-то Сонина, любезничает-любезничает с приходящими к ней дамами, комплименты им говорит, а только заказчица за дверь: «Расфуфыря, подумаешь! Муж тысячи загребает, так, конечно, можно наряжаться. Вертуха безмозглая. Небось дома врёт, что на хозяйство потратилась, а сама — на тряпки. Мне бы её деньги!» И всё в таком роде. Уж и Соня, знаете, тоже привыкла так-то… В лицо посетителям улыбается, этакий ангелочек кроткий, а за спиной гадость скажет. Нехорошо. И вечная эта зависть: тот лучше живёт, другой лучше… Мать у Сони и сама зарабатывает хорошо. Конечно, трудно ей: болеет часто.

«А ведь это и унизительно — улыбаться человеку, который не нравится, — думала Любовь Андреевна. — Вот за это унижение, за мучительное чувство зависти своей Соня и готова отомстить каждому. И хитрить привыкла… Как-то надо её выправлять. Пожалуй, это потруднее, чем справиться с иным озорником. Или с нелюдимым ребёнком. Кстати, где Матвей? Опять куда-то удрал. Постоянно это беспокойство — где Матвей? Но держать его на привязи, раз такой у мальчишки характер, было бы жестоко…»