Если нам судьба... - [27]

— Что правда, то правда, — подтвердил Петька. — Сколько раз случалось: бежит с улицы к нам, а около двери остановится, вспомнит, что его там уже никто не ждет, и идет обратно, как побитый. Мать моя, бывало, зазовет его, пошли, мол, Павлуша, посидим, Андрея Артамоновича вспомним, да и покормит. Знала ведь, покойница, что у Клавки сроду ничего в доме нет. Мать-то хоть и выпивала, но меру знала, да и работа не позволяла, санитаркой в медпункте была, — гордо добавил он. — А когда и соседка-старушка ему хоть чай с булкой даст, может, и рада бы больше, да где ей было взять-то.

— Да ладно вам, — возмутилась Нюрка, — голодным он не был. Я — не он, сызмала знала, что если сама не возьмешь, то шиш получишь. И себе, и ему брала. Дело-то не в этом. Не мог он матери простить, что она так об отце его говорила. Я все удивлялась, чего он обижается, не бьют, да и ладно. А он ее и мамой-то ни разу не назвал. Клавка, как черт ее в бок подталкивал, дня не проходило, чтобы какую-нибудь гадость об Андрее Ар-тамоновиче не сказать. Пашка сначала просил ее, чтобы она папу его не ругала, а потом, видно, понял, что бесполезно, и замолчал. А ее это еще больше злило, все хотелось его до слез довести, а он не плакал никогда, зубы сцепит и молчит. Только глаза темнели. Так-то они у него синие, а как разозлится, аж почти черные становились. А в тот день, до конца жизни его не забуду… Ох, не могу…

Какие нежности при нашей бедности, подумала я, кто бы мог предположить, что у этой кошки помойной такая тонкая душевная организация. Судя по всему, уж всем двором бита, клята, мята, а о Матвее она, видите ли, вспоминать спокойно не может. Еще всплакнет, чего доброго. А что же тогда о Матвее говорить, когда он от отца, который в нем души не чаял, попал в этот вертеп. Зато теперь мне стало понятно, почему у него тогда в кабинете глаза потемнели — видимо, эту фотографию послали без его ведома.

Артист же даром времени не терял, он вовсю утешал Нюрку. Плеснул ей в стакан, и меня очень удивило, что мужики не возразили; значит, было во всей этой истории что-то особенное.

По установившейся традиции Клавка с компанией гуляла в будние дни по вечерам, а вот в выходные начинали утром в субботу и заканчивали вечером в воскресенье. Нюрка с Пашкой в таких случаях спали в подвале, где она еще до его появления в их квартире оборудовала в сухом уголке некое подобие постели, натаскав туда из мусорки всяких тряпок.

В ту проклинаемую Нюркой субботу Клавка с утра пораньше особенно разошлась и крыла почем зря Пашкиного отца так, что он, не выдержав, выскочил из дома и устроился на скамейке во дворе. Нюрка вышла вслед за ним и уселась неподалеку, ждала, пока тот успокоится. По ее словам, когда Пашка был злой, то просто бешеный становился. Драться он с ней, конечно, не стал бы — девчонка ведь, но мог и посмотреть так, что мало не покажется. А на соседней скамейке сидела та самая Лидка с книжкой, а ее дети, близнецы, играли рядом в солдатики.

— Ненавижу эту уродину… — просто взвыла Нюрка.

— Зря ты так, Нюр, — Степан решил сказать свое веское слово. — Может, тебе в то время она уродиной и показалась, но я-то уже здоровым мужиком был, в бабах разбирался. Я тебе, Володя, так скажу, уродиной она, конечно, не была. Но какая-то она была невидная. Баба, она же стервой должна быть, чтобы в ней огонь играл, чтобы ты на нее смотрел и думал, а ну как я ее сейчас… А в ней этого не было. Но вот то, что добрая была, это да… Просто посмотришь на нее и чувствуешь — добрая…

— Да задавись она этой добротой, — Нюрка все никак не могла успокоиться. — Это она во всем виновата! Она Пашку свела!

— Аннушка, ну что вы такое говорите? Павел Андреевич не конь же, чтобы его свести, — изумился Чаров. — Совсем я вас уже не понимаю.

— А вот свела! Мальцы ее, что в солдатиков играли, увидели Пашку, подбежали: «Павлик, почему ты так долго не приходил, мы по тебе соскучились». Ну, думаю, сейчас их Пашка шуганет, а он им: «Некогда было. Здравствуйте, тетя Лида». А она ему тоже: «Здравствуй, Павлик». Ну, Пашка и стал с ними возиться, только и слышно: «Саша, осторожно, не упади» да «Леша, не трогай грязными руками глаза», сю-сю-сю, му-сю-сю, — передразнила его Нюрка. — Тут дождь начался, — продолжала она. — Ну, думаю, сейчас этих мальцов домой заберут, и мы с Пашкой в подвал пойдем. А Лидка, стерва, и говорит: «Павлик, помоги мне, пожалуйста». Пашка, как дурак: «А чем, тетя Лида?». — «Не мог бы ты с мальчиками у нас дома поиграть, а то у меня много дел скопилось, а они ведь не дадут спокойно ими заняться». Пашка с ними и ушел. И все, и не стало больше у меня Пашки, — Нюрка зарыдала.

То есть это я так поняла, что она зарыдала, потому что звуки, которые она издавала, скорее походили на утренний кашель заядлого курильщика.

Так, основное я узнала, мать зовут Лидия, детей Александр и Алексей. Интересно, что такое там дальше произошло?

— Я до самого вечера ждала, как он выйдет. Только домой забежала, кусков похватала, а то вдруг он голодный придет. Ну, пришел он и три пирожка мне принес, говорит, его там покормили, а это он — мне. Я аж разревелась — в жизни мне никто ничего не давал. Ну, переночевали мы в подвале, а утром он опять туда бежит. Я ему: зачем, мол? А он: «Я тете Лиде обещал помочь ребят искупать, а то они уже взрослые мужчины, и ей неудобно их мыть». Я еще удивилась — ерунда какая-то. Только вечером приходит он чистый, и одежка на нем тоже чистая. Говорит, что мальчишки разыгрались и его всего забрызгали, пришлось тоже в ванну лезть, а рубашку с брюками тетя Лида постирала, раз все равно мокрые были. А мне принес блинчики, внутри у них мясо было. Даже сейчас помню, какие они вкусные были.