Если кто меня слышит. Легенда крепости Бадабер - [11]

— Па-апа!!!

Вот тут уж Борис начал обнимать отца. Ну да, «жигуль» ведь — это не сапоги, пусть даже хорошо разношенные и «севшие» на ногу. В Советском Союзе личный автомобиль существенно расширял границы персональной свободы. А уж Борис-то, он просто влюблён был в машину. Отец его впервые посадил за руль в 14 лет, и уже тогда Глинский-младший усвоил матчасть так, что на спор по звуку двигателя определял характерные неполадки. Конечно, в городе он ездить без водительских прав не мог, но с дачи до ближайшего сельмага выруливал просто, как профессиональный гонщик…

…Но на КМБ курсант Глинский поехал не на своём авто, а вместе со всеми — в автобусе-«пазике». Поехал, впрочем, в самом радужном настроении, которое не испортило даже первое взыскание, полученное почти сразу же по прибытии в учебный лагерь.

Дело в том, что многие поступившие после школы понятия не имели о том, как наматывать портянки, чтобы они не тёрли ногу. Многие с откровенной брезгливостью разглядывали выданные им тряпки и даже высказывали крамольные мысли, что портянки, мол, — это атавизм, анахронизм и вообще мудизм. Пережиток дореволюционного прошлого. И что уж в крайнем случае — пусть эти тряпки солдаты носят, а «благородные» курсанты — будущие офицеры вполне могут и в носках пощеголять.

Борис, кстати, даже пытался переубедить некоторых своих однокурсников. Он искренне повторял услышанные ещё в детстве от отца самые теплые и добрые слова о портянке. О том, что носки при долгой ходьбе в сапогах всё же сбиваются во влажные складки и поэтому натирают ногу, а портянку — её только встряхнул, перемотал другим концом — и будто свежую надел. О том, что бегать и ходить в них удобнее. О том, что они так не рвутся и не протираются, как носки.

В общем — старался, как мог. И даже попытался некоторым помочь «замотать ногу в куколку», как любил приговаривать Глинский-старший. Но без сноровки у многих городских юношей всё равно не получалось. И вот эти «портяночные антагонисты», несмотря на приказ упаковывать носки вместе с остальной гражданской одеждой для последующей отправки домой, всё же их припрятали. И прибыли в них на лагерный сбор. Там-то их всех сразу же и «взяли с поличным», потому что эта история повторялась из года в год.

Всех новобранцев попросту построили и приказали снять сапоги. М-да. Как писал один не очень известный критик в середине XIX века: «Правда явилась во всём своём ужасном великолепии». И Борис тоже попал «под раздачу». Он хоть и был в портянках, но не в «уставных», а в тех, что отец привёз, во фланелевых. Эти фланелевые портянки разозлили начальника курса, майора Шубенка, ещё больше, чем носки. Он долго пристально разглядывал Глинского и наконец процедил:

— Любите себя, товарищ курсант? Жалеете?

Борис вспыхнул, но ответил неожиданно для себя спокойно и без вызова:

— Не думал об этом, товарищ майор.

Шубенок нахмурился, пытаясь понять, есть ли в словах курсанта дерзость, к окончательному выводу не пришёл, но решение принял командирское:

— А вы подумайте. И чтоб крепче думалось — вам я также объявляю взыскание. Для начала — замечаньице.

— Есть замечание, товарищ майор, — бодро откликнулся Глинский, радуясь, что Шубенок не обратил внимания на его разношенные сапоги. Все дело в том, что просто Борис их умел чистить лучше многих своих однокурсников, потому-то его обувь — без пристального разглядывания — казалась даже более новой, чем у других…

На том же самом построении начальник лагерного сбора полковник Яремко обратился к курсантам с короткой, но смачной речью, в ходе которой произнёс сакраментальную фразу:

— Видите забор? Кто не видит забор — выйти из строя! Так… Стало быть, все видят. Кого увижу за забором, тот увидит меня в последний раз!

А забор-то и впрямь был очень плохо виден из-за закрывавшей его густой растительности…

Впрочем, по «закону парности» уже через пару дней Боря получил уже и выговор — за то, что в вечернее время справил в кустах малую нужду, не доходя до туалета, а дежурный по лагерному сбору засёк. «Ну ты поссал!» — ухмылялись одногруппники.

Но в целом Глинский прошёл КМБ достаточно легко — сказались и спортивная подготовка, и отцовское воспитание. Для Бори многое было если не в новинку, то уж точно не в диковинку. Он легко бегал кроссы, нормально отстрелялся на стрельбище, умело окапывался и вообще достаточно легко переносил «тяготы и лишения воинской службы». Многие их переносили гораздо труднее. Командиром их языковой группы (по-военному — командиром отделения из 10 человек) был назначен поступивший «из войск» младший сержант Новосёлов. Бориса он почти не трогал, но остальных «плющил» и воспитывал так, что казался им просто зверем и сволочью. Особенно часто он «дрючил» Виталия Соболенко, физически плохо развитого паренька из Киева, сына какого-то республиканского министра… Чуть ли не до слёз Виталика доводил. И как-то так само собой получилось, что Борис начал Соболенко опекать — помогал, подсказывал, короче говоря «нянчился», по выражению младшего сержанта. К концу КМБ Соболенко «прилепился» к Борису просто как мишка-коала к дереву, — ходил за ним хвостиком, как верный паж. Однажды Новосёлов не выдержал и, оттащив Глинского в сторону, тихо сказал: