Если бы я не был русским - [5]

Художественным противовесом абсурду ситуаций, гротескам является глубокий лиризм автора, сила владения тем, что он бесконечно ценил в русской культуре, — возможностями русского языка.

Опять к Серафиму «приближался антропоморфный ужас в виде человека в бесформенной одежде…», приблизился и исчез. А Серафим «…словно человек, внезапно попавший на Юпитер … оторвал от земли многопудовое тело и, утвердившись на чугунных ногах, сделал первый шаг во всё сгущающееся и не предвещающее ничего хорошего будущее».

Мчится, уносит Серафима в никуда товарняк. В тёмном вагоне он слушает исповедь убийцы, лицо которого в лунном свете не соответствовало страшному, а скорее, грустному рассказу.

Сойдя на пустынной станции и взобравшись в горы, Серафим приковал себя цепью, найденной в вагоне товарного поезда, к дереву. Пути назад нет. Ключи брошены в пропасть. Постепенно он теряет силы. И вороны всё более густой и постоянной толпой ожидают вокруг его смертного часа. Но даже здесь, на «столпе», временами жестоко наплывают то голод, то похоть.

Вот и прошёл герой свой путь — путь Мученика.

Эпилоги № 1 и № 2 автор пишет, как бы играя, вернее «манипулируя» сюжетом, показывая, что всё это могло бы быть…

В целом роман «Если бы я не был русским» материализован в противофазе с процессами, разложившими последнюю «империю зла» в истории человечества. Однако здесь не подходят никакие образы соответствия, даже противофазные, а только временные в качестве координат привязки. Всё остальное в романе не вместе с эпохой, а перпендикулярно от неё. Особенно «не вместе» главный герой романа Серафим Бредовский, и настолько не в ногу со временем, с обществом, его окружившим, как ночной кошмар, с его любовными поединками-дуэлями, с родными, друзьями, с самим воздухом, которым он дышит, что удивительно, как много страниц до конца романа ему удаётся продержаться. Это что-то вроде истории о человеке без кожи или тех, кому нельзя появляться на солнце без скафандра астронавта (Ю. Морозов).

Роман на самом деле — вне времени. В перспективе вечности слова «перестройка» и «Горбачёв» — категории эфемерные, а искусство и настоящая литература, каковой является роман — субстанция вечности.

По количеству страниц «Зону возврата» и «Парашютистов», написанных в 1992 г., наверное, не совсем правильно относить к романам. Тем не менее сюжеты, композиции, количество героев и все литературные тонкости автора в этих вещах позволяют называть их таковыми. Начну с анализа первого — «Зоны возврата».

Роман-путешествие порождает по прочтении его, прежде всего, мысль об одновременном бегстве главного героя, Ивэна, от судьбы и погоне за ней. Погоне за неизвестностью, за неисполнимостью и исполнившимся когда-то, воплощённом в образе женщины-незнакомки, может быть, несостоявшейся сестры, а возможно, отнятой в ранней молодости возлюбленной. События и настроения героя то и дело сменяются, реагируют на мигающие сигналы маяка Афродиты, заворожившей его прозрачным зеленоватым, слегка раскосым разрезом глаз. В погоне за ней он путешествует по России, а скорее всего, по жизни (между прочим, с любимой молодой женой Илоной).

Ещё не на первом плане и не в виде отдельного героя начинает существовать преследовавшее в дальнейшем Ю. Морозова чувство реальности двух сущностей в человеке, и в нём тоже. В «Зоне возврата» вторая суть — это мерзкий карлик, толкающий Ивэна на неприглядные и даже грязные поступки, авантюры, одетые в платье приключений и неодолимого влечения к «сестре-незнакомке»: «Её звенящая, как струна, фигура прорезала десятиэтажной высоты вокзальное стойло щемящей душу мелодией, и не слушать её не было сил». Так герой превращается в сомнамбулу. И выводит его из этого состояния только их взаимная любовь с женой Илоной.

Ивэн и Илона — созвучие имён, изобретённое супругами. Они предстают перед нами, как красивая и интеллигентная пара. Но у каждого за плечами своя история. Илона вся устремлена в будущее, поглощена любовью к мужу. Если она и оглядывается, то для того, чтобы ответить на его размышления, пофилософствовать вместе, в чём-то попытаться убедить его. Жить с ней «фантастически легко и просто», «с ней, как с ангелом, естественно, падшим». До встречи с ней даже сама жизнь угнетала его, «как тяжёлая болезнь с ранних лет», представляясь «зоосадом олигофренов и даунов». В юности он решил «медленно, но верно осуществлять Уход». Строил планы побега на реактивном истребителе, на котором нужно взлететь высоко над морем и спикировать на его дно: «Одним дураком меньше, да и военной игрушкой». Именно для осуществления этого замысла Ивэн и пытался поступить в лётное училище. Уход стал сверхзадачей жизни. И хотя любовь к женщине порою заставляла его притормозить свои «мечты», и «жил он давно не мальчиком, производственный процесс любовного дела всегда несколько травмировал его трансцендентную душу». Второй навязчивой идеей, посетившей Ивэна, стала мысль о сестре как связующем звене с миром женщин. Она всё сильнее уводит его за манящим в пропасть карликом. В погоне за незнакомкой, уже в Киеве (до этого были Питер и Москва), Ивэн знакомится с некой Ольгой, отнюдь не являющейся той самой незнакомкой, и попадает в грязную историю. Он пытается сделать усилие и уйти от разворачивающейся ситуации, но слышит свой же голос: «Этого вина и этой женщины ты всё-таки не пробовал». Карлик совсем осмелел, и Ивэн очнулся среди «порнографического безобразия», хотя «слава Богу, он, Ивэн, был здесь уже ни при чём».