Если бы не друзья мои... - [87]

У каждого города, как у каждого человека, свой характер, своя физиономия. Только руины все на одно лицо. Поросшие травой развалины напоминают старые, покосившиеся надгробья.

Город, расположенный на правом берегу реки, тихо принял группу военнопленных с краснокрестными повязками на руках, сопровождаемую двумя полицаями. Прохожие даже не оглядываются: столько за время оккупации пережито, столько горя каждый из них хлебнул, что вид еще нескольких несчастных не может привлечь их внимания.

Нам навстречу по мостовой шагает рота «добровольцев», уже вырядившихся в ненавистную форму. Появись на улицах города марсиане, они наверняка не произвели бы такого впечатления. На них смотрят в упор, не отводя глаз. Нас такими взглядами никогда не встречают, немцев не провожают. На нас почти все смотрят с жалостью, редко кто безразлично. На немцев — чаще всего со скрытой ненавистью. На этих же смотрят кто с ненавистью, кто с недоумением, но все с презрением и гадливостью.

— Выше голову, орлы! — требует офицер, человек с торопливыми, неуверенными движениями. Хоть командует он на чистейшем русском языке, слова звучат как чужие. — Ать, два, три! Ать, два, три! Малинин, затягивай.

И Малинин затягивает.

Что-то знакомое почудилось мне в голосе, во всем облике Малинина. Знаю, где-то я его видел, но не могу вспомнить, где и когда.

Роту сопровождает несколько немецких офицеров и солдат, вооруженных автоматами. Похоже, хозяева хотят командовать парадом, оставаясь в тени.

Мы идем мимо высоких зданий, мимо маленьких домишек. Доходим до длинной аллеи. Высокие тополя шумят листвой. По обе стороны аллеи — четыре стандартных двухэтажных дома. У второго слева копошатся несколько военнопленных.

— Саша, а Саш! Глянь-ка, нашего полку прибыло.

Тот, кто оповещает о нашем прибытии, задирает голову вверх, предоставляя нам возможность полюбоваться его курносым профилем. Саша, по-видимому, находится на втором этаже, а может быть, и на чердаке. Оттуда доносится глухо:

— А нас, поди, прогонят? Спроси у них, Петька.

Петька, может быть, и спросил бы, но Аверов угрожающе насупил свои густые брови, и Петька исчез.

— Кого вы привели? — спрашивает у полицаев молодой человек с помятым, одутловатым лицом и красными веками. На нем заплатанный, видавший виды немецкий мундир.

Полицаи пожимают плечами. Им приказано доставить нас сюда. Что делать дальше, им скажут здесь. Аверов вмешивается в разговор:

— Мы медики, но пока будем помогать строителям ремонтировать госпиталь.

А строителей-то, оказывается, уже нет. Стены и потолки побелены. На первом этаже даже покрашены полы. Несколько пленных слоняются из угла в угол, как сонные мухи. Их дело — вынести мел, глину, мусор со второго этажа. На сверкающих свежей краской полах они оставляют грязно-белые следы. Тут-то Аверов показывает свой нрав. Как только нас вводят в помещение, он схватывает подвернувшегося под руку Петьку за шиворот и начинает орать, стервенея от злости:

— Твоя работа? Кто тебе разрешил здесь шататься?

Петя не оправдывается, не делает попытки освободиться, стоит молча, втянув голову в плечи. Придя наконец в себя, он, испуганно озираясь, зовет:

— Саша, что он ко мне пристал как банный лист?

Задыхаясь от быстрого бега, в комнату врывается Саша, который, оказывается, на голову ниже своего друга. Он мгновенно оценивает обстановку: тот, кто держит Петьку, не немец и не полицай. А раз так, можно бросить на него взгляд, который более красноречиво, чем слова, предупреждает: «Не тронь». Когда это не помогает, Саша кричит:

— А ну-ка, отпусти парня!

Аверов послушно забирает руку.

— И ты тоже хорош гусь, — с насмешливой улыбкой поддразнивает Саша приятеля. — «Саша! Саша!» Руки у тебя отсохли, что ли? Чего стоишь, как казанская сирота? Двинул бы его разок лопатой по голове, живо отучился бы руки распускать.

В словах, в самой интонации слышится глубокая привязанность к тому, кого он защищает.

Не знаю, как бы обернулось дело, но на пороге появляется доктор Крамец.

— Что за шум?

— Господин гауптман, — Аверов делает шаг вперед, — разрешите обратиться!

— Молчать! — рычит Крамец. — Отвечать будете, когда вас спросят. А вот вы, фельдшер, — тычет он пальцем в сторону молодого человека с одутловатым лицом, — вы обязаны мне обо всем доложить.

— Прошу прощения… В нашей армии мне тоже всегда доставалось за нерасторопность.

— Не в нашей, а в Красной, — поправляет его гауптман. — Не рассусоливайте. Что здесь произошло?

— Вот тот схватил за шиворот этого за то, что он разносит грязь по палатам.

— «Тот», «этот»… От вас за версту несет гражданкой. Приказываю: всех, кто с грязными ногами войдет в чистую палату, гнать отсюда в лагерь. Полицейские, кто здесь старший?

— Я, господин гауптман.

— Слыхали мой приказ?

— Слыхали. Будет выполнено, господин гауптман.

— Слушайте дальше. Все они должны работать, а не баклуши бить. Вот этого дурня с лопатой оставить без обеда. Ясно?

— Ясно, господин гауптман.

— Фельдшер, даю вам два дня сроку. Чтобы у меня везде блестело. На первом этаже пусть сегодня же приберут. Потом вы им покажете, где рыть яму под фундамент дезкамеры.

— Разрешите спросить: а что будет с окнами?