Если бы не друзья мои... - [73]
Я выбрал место и ногтем нацарапал свои инициалы и дату. Полежать на цементном полу еще успею. Завтра воскресенье, до понедельника меня, может быть, не тронут. И все же каждый раз, когда в коридоре раздавались шаги, у меня холодело сердце. Я взялся руками за решетку и выглянул на улицу. Проходивших близко в лицо не видно, только те, что подальше, мне видны во весь рост. Прошел быстро гитлеровец с большим рюкзаком за плечами — его, нетрудно догадаться, отпустили на воскресный день в город, вот он и спешит.
Мое оконце обращено на запад, и я вижу, как заходит солнце. Почему оно так спешит? Еще один раз я увижу закат… Напротив — двухэтажный дом, солнце спряталось за ним, и на крыше из белой жести последние лучи переливаются радугой. Оказывается, не надо быть героем, чтобы за несколько часов до смерти любоваться заходящим солнцем.
Я уже собрался отойти от окна, когда мое внимание привлек перешедший через дорогу человек. Кто это? Его лицо мне очень знакомо… И, не успев отдать себе отчет в том, что делаю, я прильнул лицом к решетке, крикнул:
— Алексеев! Алексеев!
Тот остановился и оглянулся.
— Алексеев! Подойди к карцеру!
Стоявший в углу полицай закричал:
— Эй ты, доходяга, замолчи, а не то мы тебя переведем в строгий карцер — оттуда тебя никто не услышит!
Алексеев обменялся несколькими словами с часовым, потом подошел к решетке и спросил:
— Откуда тебе известна моя фамилия?
Алексеев бывший курсант нашего училища. Мы были с ним в одном батальоне. Неужели он меня не узнает?
— Так вот ты кто такой… А я думал, что из наших только мне удалось уцелеть. Теперь я спешу, приду к тебе позднее.
Алексеев внешне мало изменился. Он чисто одет, свободно расхаживает по лагерю, полицай говорит с ним уважительно… Меня стали мучить сомнения: надо ли мне было его останавливать, ведь он знает, кто я…
— Тимченко разрешил мне зайти к нему, — услышал я разговор Алексеева с часовым в коридоре.
«Уж больно быстро ты успел повидаться с Тимченко, — подумал я, — и птица ты у них, видать, важная, раз тебе верят на слово…»
Алексеев вошел и закрыл за собой дверь.
— Привет, последний из могикан, — он протянул мне руку и спросил: — Что, не удалось бежать?
Я выпустил его руку и отступил к стене.
— Тимченко хитрый негодяй, он все понял, но не в его интересах, чтобы об этом узнал Шульц. Ведь виноваты-то его, Тимченко, полицаи. — Алексеев говорил так тихо, что я с трудом слышал его.
Мое недоверие к нему не исчезло, и я сказал:
— Нет, Алексеев, я не бежал… От консервов у меня заболел живот, потом я задремал…
— Ладно, пусть так, — перебил он меня, небрежно махнув рукой, — я не следователь.
— Кто же ты?
— Повар в бараке у полицаев.
— О-о-о!
— А ты что думал?
— Что он со мной сделает?
— Что в голову взбредет. До понедельника он хозяин — может удавить тебя и может освободить, но только до понедельника. Послезавтра утром тебя здесь уже не должно быть, иначе ему самому здорово влетит. Ты знаешь, что он просит у меня за твою голову? Яичницу.
— Что?!
— Вот именно, яичницу, да из пяти яиц, пусть из гусиных, пусть из утиных, и подать ему к обеду не позднее завтрашнего дня.
— Яичница? Здесь это невозможно. — Я говорил об этом как об обычной сделке и глядел Алексееву в глаза. — Если бы что-нибудь другое… Мне бы друзья помогли.
— Вот какие друзья у тебя!
Меня все еще не покидало сомнение в его искренности.
Надеяться не на что, не на что рассчитывать. В этом лагере, где горсть соли, щепотка махорки стоят больших денег, — достать яйца?..
— Дело не в деньгах, их бы я, пожалуй, раздобыл, но яйца… — произнес Алексеев.
Я был беспомощнее только что вылупившегося цыпленка: в минуту опасности он прячется под крыло наседки и — поди найди его… Гуси, утки… Я помню, они вперевалку спешили к нашему пруду на коротких красных лапках, блестевших от росы; куры в нашем дворе по утрам поднимали такой галдеж, что будили меня. И вот я могу купить себе жизнь за пять белков и пять желтков в пяти скорлупках, пусть гусиных — больших, продолговатых, пусть утиных — поменьше, с синеватой скорлупой, пусть куриных — маленьких, белых…
— Попытаюсь выпросить у повара офицерской кухни, может быть, он согласится продать. — Алексеев, пожав плечами, повторил: — Может быть… — Пожимая мне руку, он приблизил свое лицо вплотную к моему. — Но смотри, здесь больше не попадайся… Иначе мне каюк.
Теплая темная ночь окутала лагерь, обнесенный колючей проволокой, в которую включен электрический ток. Очертания пулеметных вышек едва различимы. Неужто нет выхода?
Край неба алеет, а я все еще стою и держусь за железные прутья решетки. Два воздушных потока омывают мое лицо: один из карцера — сырой, промозглый, другой снаружи — свежий, полный запахов весеннего утра. А время идет… Мое время исчисляется уже не днями, а часами, мгновениями…
Алексеев подал Тимченко к обеду яичницу.
В воскресенье в полдень меня выпустили из карцера.
В один из первых летних дней нас построили, чтобы вести к станции. Попрощаться со мной пришли друзья из лазарета. Мы с Глебом и Тереховым тихо беседовали. По ту сторону заграждений тянулся широкий луг. Недавно там цвели незабудки, теперь он пестреет белой ромашкой, лиловыми колокольчиками.
Творчество известного еврейского советского писателя Михаила Лева связано с событиями Великой Отечественной войны, борьбой с фашизмом. В романе «Длинные тени» рассказывается о героизме обреченных узников лагеря смерти Собибор, о послевоенной судьбе тех, кто остался в живых, об их усилиях по розыску нацистских палачей.
«Гражданская оборона» — культурный феномен. Сплав философии и необузданной первобытности. Синоним нонконформизма и непрекращающихся духовных поисков. Борьба и самопожертвование. Эта книга о истоках появления «ГО», эволюции, людях и событиях, так или иначе связанных с группой. Биография «ГО», несущаяся «сквозь огни, сквозь леса... ...со скоростью мира».
В этой книге мы решили вспомнить и рассказать о ходе русско-японской войны на море: о героизме русских моряков, о подвигах многих боевых кораблей, об успешных действиях отряда владивостокских крейсеров, о беспримерном походе 2-й Тихоокеанской эскадры и о ее трагической, но также героической гибели в Цусимском сражении.
От редакции журнала «Знамя»В свое время журнал «Знамя» впервые в России опубликовал «Воспоминания» Андрея Дмитриевича Сахарова (1990, №№ 10—12, 1991, №№ 1—5). Сейчас мы вновь обращаемся к его наследию.Роман-документ — такой необычный жанр сложился после расшифровки Е.Г. Боннэр дневниковых тетрадей А.Д. Сахарова, охватывающих период с 1977 по 1989 годы. Записи эти потребовали уточнений, дополнений и комментариев, осуществленных Еленой Георгиевной. Мы печатаем журнальный вариант вводной главы к Дневникам.***РЖ: Раздел книги, обозначенный в издании заголовком «До дневников», отдельно публиковался в «Знамени», но в тексте есть некоторые отличия.
Летом 1941 года в составе Вермахта и войск СС в Советский Союз вторглись так называемые национальные легионы фюрера — десятки тысяч голландских, датских, норвежских, шведских, бельгийских и французских freiwiligen (добровольцев), одурманенных нацистской пропагандой, решивших принять участие в «крестовом походе против коммунизма».Среди них был и автор этой книги, голландец Хендрик Фертен, добровольно вступивший в войска СС и воевавший на Восточном фронте — сначала в 5-й танковой дивизии СС «Викинг», затем в голландском полку СС «Бесслейн» — с 1941 года и до последних дней войны (гарнизон крепости Бреслау, в обороне которой участвовал Фертен, сложил оружие лишь 6 мая 1941 года)
Книга рассказывает об ученом, поэте и борце за освобождение Италии Томмазо Кампанелле. Выступая против схоластики, он еще в юности привлек к себе внимание инквизиторов. У него выкрадывают рукописи, несколько раз его арестовывают, подолгу держат в темницах. Побег из тюрьмы заканчивается неудачей.Выйдя на свободу, Кампанелла готовит в Калабрии восстание против испанцев. Он мечтает провозгласить республику, где не будет частной собственности, и все люди заживут общиной. Изменники выдают его планы властям. И снова тюрьма. Искалеченный пыткой Томмазо, тайком от надзирателей, пишет "Город Солнца".
Труд журналиста-международника А.Алябьева - не только история Второй мировой войны, но и экскурс в историю развития военной авиации за этот период. Автор привлекает огромный документальный материал: официальные сообщения правительств, информационных агентств, радио и прессы, предоставляя возможность сравнить точку зрения воюющих сторон на одни и те же события. Приводит выдержки из приказов, инструкций, дневников и воспоминаний офицеров командного состава и пилотов, выполнивших боевые задания.