Если бы не друзья мои... - [72]

Быть может, и теперь, много лет спустя, сидит где-нибудь старик Шульц, слушает музыку и наблюдает за садовником, поливающим его любимую клумбу… Именем тысяч невинно загубленных и замученных заклинаю: не спускайте глаз с этого чудовища! Не спускайте с него глаз, даже если увидите, что он кормит белых голубей…

В НАЧАЛЕ ЛЕТА

Мои друзья получили разрешение посещать нас. У Тихона приподнятое настроение — ему удалось наладить связь с «монашкой». Он пока бежать не собирается, а Глеб готов хоть сейчас. Я попросил Тихона отдать мне ржавую банку бобовых консервов, спрятанную на чердаке, а с Глебом условился: если нас опять поведут на работу и я не вернусь, значит, я прячусь в развалинах по ту сторону лагеря; как стемнеет, переберусь в лесок и буду ждать его там до полуночи. Если он к тому времени не придет, уйду один.

Спустя несколько дней двое полицаев повели нас через ближние к леску ворота. Сразу же за колючей оградой тянулась дорога, у которой стоял полуразрушенный каменный дом. Это были те самые развалины, о которых я говорил Глебу. До полудня мы собирали вокруг лагеря на дороге, согретой по-летнему жарким солнцем, пожелтевшие бумажки, куски железа, щепки. Возвращались в лагерь вразброд.

Проходя мимо разбитого дома, я незаметно юркнул туда и, прильнув глазами к щели, следил за нашими до тех пор, пока они не вошли в ворота, где стоял немецкий часовой. Никто их не пересчитал, моего исчезновенья не заметили. Будь на мне другая одежда, я немедленно направился бы к леску.

Добравшись до ступенек, я спустился в подвал, полный мусора, битого кирпича, глины, тряпья, где стоял дурманящий запах гнили и сырости. Как я ни старался отвлечься, мысли неизменно возвращались к Аверову и Шумову. Неужели они еще не спохватились, что я исчез? Сейчас они входят в барак, берутся за свои котелки — они стоят рядом на нарах… Хорошо, что котелок со мной! Будь он там, меня стали бы звать — бери, мол, свой котелок…

Как тянется время! Полжизни я отдал бы за то, чтобы быстрее стемнело, чтобы хлынул ливень, чтобы разразился ураган… Где там! Солнце в самом зените, а небо такое глубокое и чистое, каким оно уже очень давно не было. Даже легкий ветерок не шелохнет тонкие стебельки трав.

Я нашел острый кусок железа, положил банку консервов на тряпку, другой тряпкой обмотал правую руку и стал тихонько бить ею по железу. Напрасно я боялся, что бобы испортились, — как они чудесно пахнут! Я набрал ложку, вторую, третью… Стоп! Больше нельзя. Эта банка — мое питание на первые два-три дня.

Сколько времени прошло? Час? Два? Может быть, солнце уже садится? Хорошо, что сегодня суббота, — после полудня никого на работу не погонят. Прижимаю к себе банку: здесь много крыс.

Когда я уже готов был поверить, что моего отсутствия никто не заметил, до моего уха донеслись чьи-то голоса, затем раздались шаги.

Конец… Еще несколько минут, и меня найдут. Я лег на тряпки, свернулся в клубок, прикрыл ладонью банку с бобами и закрыл глаза. Они пришли гораздо раньше, чем можно было ожидать. Вроде я все предусмотрел, но о том, что на глине останутся следы, не подумал.

Узкую полосу дневного света пересек острый луч карманного фонаря, скользнул по подвалу, метнулся вправо, влево и нащупал меня.

— Я же вам говорил, что он где-то тут уснул, — узнал я голос Аверова.

Никто ему не ответил, но я почувствовал удар сапога, и лицо залила кровь. Банка с бобами, отлетев, стукнулась о противоположную стену. Теперь я увидел: меня разыскивали Аверов и три полицая, среди них один из наших утренних конвоиров.

Меня привели в комендатуру. У входа на скамейке сидел, лихо заломив фуражку, начальник полиции Тимченко.

— Пропавший нашелся! Он спал в погребе разбитого здания! — отрапортовал один из полицаев.

— Обыскать!

У меня родилась смутная надежда на спасение: меня назвали «пропавший», а не «бежавший».

— Рассказывай! — Тимченко сверлил меня глазами.

Я вытер рукавом кровь с лица и начал:

— Я искал все, что было приказано… В котельной нашел банку с бобовыми консервами, съел несколько ложек, у меня начались рези в животе. Я обложился тряпками, согрелся и задремал…

— Эта брехня мне уже знакома. Одного такого «умника» мы зимой из этого подвала вытащили и повесили. Кто их конвоировал сегодня? — обратился он к полицаям.

— Я, — тихо ответил один из них.

— Подойди сюда!

Тот стал подходить, опасливо, бочком, но это не спасло его от пинка сапогом в живот.

— Прогнать в лагерь. А его, — Тимченко показал на меня, — в карцер.

Не раз проходил я мимо этого дома и не догадывался, что тут карцер. Спустившись по нескольким ступенькам, прошел я по длинному коридору, повернул вправо. После короткого разговора между полицаем, приведшим меня сюда, и часовым меня подвели к обитой железом двери.

— Открой, — приказали мне.

Только я взялся за дверную ручку, как на меня обрушился страшный удар. Я влетел в распахнувшуюся дверь, ударился о противоположную стену и упал на холодный цементный пол. Дверь за мной сразу же захлопнулась.

Несколько минут я лежал неподвижно, потом стал осторожно двигать рукой, ногой — целы!

Одиночка. Она, право, не так уж мала — не меньше двух метров в ширину и метра два в длину. Есть тут и окно, но оно заложено кирпичом, и только сверху оставлено отверстие, зарешеченное извне и изнутри. Здесь было достаточно светло, и я заметил, что стены и даже потолок покрыты надписями. Фамилии. Имена. Даты. Адреса. Патриотические призывы. Проклятия. В одном месте я прочел: «Погибаю, а не знаю, за что. Гурьев». Немного ниже: «За Родину! Смерть фашистам! И.».