Если бы не друзья мои... - [4]

Машина выехала на широкое подмосковное шоссе, и Тарков, не дождавшись моего ответа, продолжал:

— Понимаешь, генерал Телегин установил очень важный исторический факт: действительную дату первого острого кризиса на подступах к Москве.

Разумеется, понимаю. Знаю это. В литературе об Отечественной войне долгое время не упоминалось о том, что первая непосредственно угрожавшая Москве опасность возникла 5 октября 1941 года. Может, забылось со временем, а может, сыграла роль традиционная концепция, но так или иначе, когда к печати готовился второй том «Истории Великой Отечественной войны», генерал-лейтенант Телегин обратил на это внимание редакторов. Сомневались, вправе ли он оспаривать общепринятую точку зрения. Тогда Константин Федорович сказал, что в октябре сорок первого года он, как член Военного Совета Московского военного округа, записал все события, имеющие отношение к обороне столицы, в специальном журнале. Этот журнал находится в Подольске, в Центральном архиве Министерства обороны. «Перелистайте его, и все станет ясно».

С Константином Федоровичем я встречался, разговаривал и потому могу себе представить его в тот грозный день, когда он в своем журнале «Записи боевых приказов и распоряжений члена Военного Совета МВО дивизионного комиссара Телегина К. Ф.» отмечал все, что тогда происходило.

— Ты что, задремал? — спрашивает Борис. — Не выспался, наверно? А мы уже почти в Подольске.

Нет, я не дремал. Я перенесся мысленно совсем в другое время, совсем в другое место.

В трехэтажном доме на улице Осипенко я никогда не был. И все же я видел просторный кабинет, по которому расхаживал погруженный в раздумья дивизионный комиссар Телегин. У него чисто выбритая голова, на лбу обозначились складки — будущие морщины, во рту, как всегда, трубка, которая ни на минуту не гаснет. Несмотря на страшную, нечеловеческую усталость — ночью он прилег, может, на час-полтора, не больше, на диване в комнате, прилегающей к кабинету, — он шагает по-военному четко, и начищенный до зеркального блеска паркет поскрипывает под его ногами. Как обычно, в восемь ноль-ноль начальник штаба показал ему оперативную сводку: согласно ей никаких особо важных событий на фронте за истекшую ночь не произошло. Но не прошло и двух часов, как позвонили из Малоярославецкого укрепленного района и сообщили, что рано утром патрули задержали автомашины и повозки обоза, принадлежащие сорок третьей армии. Задержанные военнослужащие засвидетельствовали, что немцы наступают большими силами. Некоторые дивизии окружены. Идут тяжелые бои… Но это невероятно! Ни в Генеральном штабе, ни в соответствующих управлениях штаба округа не знают, что немцы движутся по направлению к Малоярославцу, к Юхнову. Юхнов — это ведь всего 180 километров от Москвы!

Нет, думает дивизионный комиссар, этого не может быть, это выдумка паникеров или очередной трюк врага, который надеется ввести нас в заблуждение. Член Военного Совета не принадлежит к числу легковерных людей. Сообщение требует дополнительной проверки. Он четко и ясно отдает соответствующие распоряжения и только после этого принимается за другие не терпящие отлагательства дела.

Снова звонит телефон. Дивизионный комиссар, оторвавшись от плана защитных сооружений, который он изучал, смотрит несколько секунд на аппарат, затем медленно и тяжело наклоняется к тумбе и снимает трубку. Ему бы очень хотелось услышать сейчас голос хозяина этого кабинета, командующего Московским военным округом генерал-лейтенанта Артемьева, который уже третий день находится в Туле, где тоже создалось тяжелое положение.

Звонил, однако, командующий воздушными силами округа полковник Сбытов. Телегин поручил ему выслать самолеты и проконтролировать дороги вокруг Рославля, Юхнова, Малоярославца.

Голос полковника прерывался от волнения. Он доложил, что к Юхнову приближаются немецкие танки. Никаких регулярных частей нашей армии там нет.

— Немедленно явитесь ко мне! — приказал Телегин.

Явившись, Сбытов подтвердил, что его летчики засекли фашистскую танковую колонну и колонну моторизованной пехоты, которые тянулись от Рославля на протяжении двадцати пяти километров. Летчики опытные, им вполне можно доверять. Немцев они видели с небольшой высоты.

У дивизионного комиссара вздулись вены на висках. Сердце заколотилось.

Слова созданы для того, чтобы человеческий разум мог воспринять их. Потому нет ничего удивительного, что сначала Телегин ответил: «Это невозможно!» И лишь немного погодя категорически потребовал: «Проверить! Еще раз проверить!» Пока это сообщение не будет подтверждено с абсолютной точностью, он не вправе докладывать о нем высшему командованию.

В направлении Юхнов — Малоярославец — Москва находились в тот момент лишь строительные батальоны, которые рыли окопы, противотанковые рвы, строили долговременные оборонительные сооружения из железобетона и стали. Но ведь они еще не оснащены ни артиллерией, ни минометами, ни пулеметами. Кто встретит врага огнем из этих траншей?

Единственная реальная сила, которую можно было немедленно бросить против наступающих гитлеровцев, — это военные училища, академии и отдельные части противовоздушной обороны. Из них ближе к линии фронта подольские пехотные и артиллерийские училища. Дивизионный комиссар потер двумя пальцами глубокие складки возле рта, тяжело вздохнул. Как член Военного Совета, он обязан был отмечать в рабочем журнале каждое важное событие, все свои приказы и распоряжения. И сейчас он должен был записать: «5 октября 1941. 12.00…» Но обстоятельства были таковы, что от 12 до 16 часов он к журналу даже не прикоснулся.