Если бы не друзья мои... - [125]

Позади остались двадцать километров извилистых лессканых дорог, а мы все еще идем и идем. Наконец Петя остановился и, облегченно вздохнув, зал:

— А теперь, пожалуй, можно и отдохнуть. Это уже наша, партизанская, земля!

До предела усталые, мы повалились на траву. Я вдохнул свежий, чистый предутренний воздух и чуть не захлебнулся. От неуемной радости захотелось ликующе закричать во весь голос. Да, закричать, и чтобы в этом крике было ощущение вновь обретенной свободы, гнев и ненависть к врагу. А может, лучше прикоснуться губами к каждому дереву, к каждой травинке, даже к первым опавшим листьям и шепотом им поведать: убежал! Перенес муки семи кругов ада и все-таки вырвался, убежал, чтобы снова взяться за оружие и, не гася чувства справедливой мести, расплатиться свинцом, огнем и динамитом с коричневой чумой, расплатиться за все.

Стояла ранняя осень 1942 года.

Кругом было так тихо, что можно было не только видеть, но и слышать, как отступает ночь.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Родные белорусские леса. Годы прошли с тех пор, как я расстался с вами, но вновь и вновь вы выплываете, словно из тумана. Я вижу прямые и неподвижные стволы сосен, гибкие, покачивающиеся ветви берез, затянутые зеленью трясины; вдыхаю запах грибов и поздней лесной земляники, память уносит меня в знакомые деревни, поселки, хутора, где каждая хата, каждый холм и куст говорят о днях минувших, о жарких боях, о долгих зимних ночах у костра, о людях, которые до последней капли крови боролись за счастье народа, беспощадно мстили врагу…

Давно поросли травой наши дороги — узкие партизанские тропы, но я и сейчас вижу все здесь таким, каким оно было в те незабываемые годы. Чаще других встают перед моими глазами Хуновские хутора, место скрещения четырех боевых дорог. Недалеко отсюда есть невысокий, поросший травой холм с установленной на вершине дощечкой. На ней, быть может, еще видна вырезанная ножом надпись:

«Здесь похоронены народные мстители, павшие смертью храбрых в борьбе против немецких оккупантов».

Четыре дороги, и каждая из них мне одинаково хорошо знакома. Они ведут в ставшие родными деревни, к старым друзьям, делившим с нами последнее ведро картошки, ложку соли, горсть махорки, перемешанной с дубовым листом и корой.

Мне чудится — вновь сворачиваю влево, в Городецкий лес, к мостку, где я однажды впервые за три года войны не из страха перед вражеской пулей и не от усталости упал на землю. Я прижался горячей щекой к прохладной земле и тихо прошептал:

— Благословенна будь…

Это — место, где я после горьких лет разлуки, после жестоких лет борьбы встретил первых разведчиков Красной Армии.

Перевод И. Гуревича и Б. Котик.

Часть третья СНОВА В СТРОЮ

У ПАРТИЗАН

Мы снова двинулись в путь, шли не останавливаясь, шли все время густым лесом, в котором Петя чувствовал себя как дома. У края леса юный проводник оставил нас и куда-то исчез.

Ночь была холодная, сырая. Остро пахло хвоей, прелым мхом, опавшей листвой, будоражили и тревожили запахи осени, подбирающейся к глубинам леса. По смутным очертаниям едва различимых строений впереди угадывалась деревня. Это была Великая Старина. Здесь предстояла нам встреча с командиром партизанского отряда. Нам, усталым и голодным, минуты ожидания казались часами. Наконец в одной из хат засветился огонек, и мы облегченно вздохнули. Это был сигнал, он означал: в деревне спокойно.

В избе нас встретила Игнатьиха — высокая пожилая женщина с редкой проседью в гладко зачесанных волосах, не по летам стройная, с живыми и ласковыми глазами. Она обняла и расцеловала меня, как родного, а я стоял, растерянный и растроганный, не зная, как выразить свою благодарность — ведь это ее сынишка, рискуя жизнью, привел нас сюда.

Больше часа оставалось до рассвета, и мы прилегли отдохнуть. Петина сестра Таня, года на два старше его, вышла на улицу сторожить. Меня одолела дремота.

Резко открылась дверь, и по твердой поступи вошедшего я догадался, что это военный. Я быстро вскочил. Командир?

В тусклом свете пасмурного утра я разглядел русого, статного парня лет двадцати пяти. На нем была немецкая шинель и красноармейская фуражка с кумачовой полоской вместо звездочки, на его плечах переплеталось невероятное количество ремней, опоясан он был набитой патронами немецкой пулеметной лентой, на одном боку висела сабля, на другом — две гранаты. Он стоял у стола, в упор смотрел на нас, и взгляд его был холоден и строг. Я крепко пожал ему руку. Вот она, встреча, о которой я так мечтал…

Он нас долго и придирчиво расспрашивал, кто мы такие, как сюда добрались, почему пошли в этот, а не в другой район…

Вошла хозяйка и оборвала наш разговор:

— Успеете наговориться после. Вас ждет баня…

Баня находилась здесь же, во дворе, в нескольких шагах от дома.

Наш собеседник, уходя, пообещал:

— Приду после завтрака, продолжим разговор.

— Это и есть командир? — взволнованно спросил я, как только за ним закрылась дверь.

— Кто? Он? — Петя весело засмеялся. — Это же Вася, Вася Савицкий, разведчик. Вот погодите, придет наш командир, тогда увидите, что это за человек.

Мать убежденно подтвердила:

— Нашего командира повидаешь — с другим не спутаешь…