Если б мы не любили так нежно - [3]

Она взмахнула руками, закрыла огромные зеленые глаза. Солнце вспыхнуло огненным нимбом за ее взлохмаченными ветром густыми волосами. Упав в песчаную ямку рядом, она тоже молитвенно сложила на груди руки. Из-под нежного века скользнула и пропала в кудрях слеза.

Полежав, он улыбнулся и захрапел, будто мужлан во сне. Девочка затопала ногами, закричала тонким голосом:

— Фу, как гадко! Противный мальчишка! Нет, ты не Тристан. Не получится из тебя рыцарь!.. — И, театрально рыдая навзрыд, побежала по берегу. Прибой лениво зализывал следы ее маленьких босых ножек на песке.

Джордж и Шарон любили играть в Тристана и Изольду. Эти представления они устраивали под шотландским городом Абердином летом 1606 года под тревожный плеск прибоя сурового Северного моря.

Всю жизнь потом не мог забыть Джордж эти следы на песке.

Родился Джордж Лермонт в канун дня Всех Святых, а это согласно поверью давало ему власть над невидимым миром фей и эльфов, что и подобало потомку великого барда Томаса Рифмотворца, возлюбленного королевы фей.

Король Иаков VI, сын ревностной католички Марии Стюарт, стремился подчинить себе чересчур ретивых последователей Джона Нокса — вождя Реформации в Шотландии. Подстрекаемая зажигательными проповедями пресвитеров против короля, 17 декабря 1596 года толпа эдинбургских жителей напала на городскую башню Толлбут, где всемилостивейший монарх вершил суд и расправу, и король едва спасся от своих разъяренных подданных. Покинув столицу, он повелел напустить на нее верных ему воинственных горцев и отчаянных драчунов Пограничья. Умерив свой гнев, Иаков помиловал горожан Эдинбурга и их магистратов, но пригрозил, что в случае новых беспорядков отберет у столицы ее исконные права.

— Боюсь, что наш сын, — сказал отец Джорджа его матери, — будет жить в бурное время.

Правда, в царствование Иакова VI[5] Шотландия впервые за долгие столетия не знала войны, но междоусобная брань между крупными вельможами и мелкими дворянами не прекращалась, и симпатии нетитулованного дворянина капитана Эндрю Лермонта неизменно принадлежали последним.

Первым воспоминанием Джорджа Лермонта в жизни стали неповторимый вкус материнского молока и волшебные песни и баллады о родной Шотландии, что певала мать над его колыбелью. В этих древних песнях слышались отзвуки его далеких предков — варягов, норманнов, в незапамятные времена пиратствовавших в Северном море, плававших на торговых кораблях «из варяг в греки» в чужедальнем краю из Балтийского моря и Финского залива по реке Неве в Ладожское озеро, а оттуда волоком по верховьям Днепра вниз по Славутичу до Черного моря и по нему во врата Константинополя. Вдоль этого водного пути на месте складов и строились первые русские города…

Мать часто пела ему, играя на арфе, и сызмальства запала в сердце Джорджа одна песня, которую в зрелые годы он не мог никак вспомнить, хотя где-то глубоко в сердце звучала она всю его жизнь. Никто никогда не говорил, что у мамы хороший голос, но не было для него святее и прекраснее песни, чем та колыбельная. Когда он подрос и узнал, что нет во всей Шотландии пернатого певца лучше малиновки, или королька, что прячется в осоке, называемого всеми сынами ее «шотландским соловьем», он сравнил колыбельную мамы с песней малиновки.

На всю жизнь запомнилось, как мама берет арфу, грациозным, полным милого изящества жестом воздев рукава, и пробегает пальцами по звучным струнам. Мама не раз говорила ему, что эта десятиструнная арфа (на такой арфе играл библейский Давид!) в XII столетии принадлежала великому барду и пророку Шотландии, автору «Тристана и Изольды» Томасу Лермонту.

По-английски маму звали Мэри, в честь королевы, по-шотландски — Mhore. Так называл маму отец.

У Мэри Лермонт, урожденной Дуглас (из клана Черных Дугласов), были необыкновенно тонкие, легкие, летучие волосы совершенно пепельного цвета, выдававшие в ней северных соотечественников Лермонтов. В Шотландию ее родители приплыли с Оркнейских островов, где немало было Лермонтов, сохранивших свою древнюю благородную фамилию.

Когда мама играла и пела, Джорди (так мама называла Джорджа на шотландский лад), рано невзлюбив сидеть на маминых коленях, плюхался на шкуру вепря и, подперев кулачком челюсть, смотрел на дивные чудеса в очаге и храбро тушил ладошкой вылетавшие оттуда мухами огненные искры.

А мама пела и пела ему песни и баллады Томаса Рифмотворца.

— Запомни, сын, запомни навсегда, на всю жизнь, — говорила, сидя над ним, мама, и глаза ее голубые, каким так редко бывает небо Шотландии, горели синим огнем, — что наши предки жили и славились среди людей и десять, и пятнадцать, и двадцать поколений тому назад. Я, твоя мать, из рода Лермонтов и Черных Дугласов, наиславнейшего из знатных родов нашей Каледонии.[6] Эти Дугласы причинили много зла бедному народу, воюя и против южников-англичан в Пограничье, и против своего же народа. Недаром прозвали этих феодальных лордов Черными Дугласами.

Кто в Шотландии не знал сэра Джеймса Дугласа, соратника великого короля-освободителя Брюса! Он был добр к шотландцам и милостлив даже к южникам. Не любил только грозных английских лучников и, чтобы их стало меньше, приказывал каждому пленному лучнику выкалывать правый глаз или, в зависимости от настроения, отрезать указательный палец правой руки.