«Если», 2012 № 07 (233) - [78]

— Веня, что это?! — вскричал Славик.

— Сам не видишь? — уныло отозвался тот. — Отклик читателя…

«…Брал ножи со стола, но боялся собак, и собаки открыли мне, что он прячется под столом. Он бандит. Сидел 7 лет. Ему под 80 лет. Он живет под чужой фамилией. Я не знаю ее. Он раньше был знаком мне в молодости. Он печатал запрещенку. Теперь переплетает. Но фамилия была у него другая. Я сижу на замках. Это потому, что я не пошла за него замуж…»

— И что мне с этим делать? Явно ж вольтанулась старушка!

— Подготовь ответ. Опубликуем.

— Ты что, тоже сдвинулся? Какой тут может быть ответ?

— Н-ну, примерно так… — Голлумоподобный замредактора возвел глаза к потолку. — «Дорогие читатели… Мы высоко ценим ваше рвение и тем не менее вынуждены вам напомнить, что в республике Гоблино запрещенной литературы нет и быть не может. Что же касается литературы, не пригодной для использования в ролевых играх (так правильно звучит этот термин), то хранение ее на дому законом не преследуется…» Вот, что-то в этом роде…

— Да, но… С чего вдруг?

Голлум Веня вновь погрустнел.

— Да понимаешь, — с горечью сказал он, — донос за доносом по электронке — как прорвало… За кого нас вообще держат? В конвертах уже присылать стали… Вот народ! Думают: раз вывели классику из школьной программы — значит запретили. Ну а раз запретили, значит… сам видишь…

Да уж. Без того, чтобы сообщить куда следует, у нас никак. В девятнадцатом веке на неверующих стучали, в двадцатом — на верующих, в двадцать первом — опять на неверующих… При Кирдыке норовили уличить в причастности к ролевым играм, при Шкарятине — в непричастности…

До полудня Славик подготовил ответ читателям, добил пару материалов, вывел на цветном принтере шесть составных будущей «Страны Хоббитании» и, свернув листы в трубку, известил замредактора, что либо появится после обеда, либо позже к вечеру. Веня не возражал. И правильно. Помни, помни, Моя Прелесть, что у нас еще впереди полигон.

* * *

Время для визита в школу Славик подгадал на удивление неудачно — как раз к началу урока. Постоял у двери, чуть приоткрыл, поглядел, послушал. Классная руководительница Нинель Васильевна, вскинув личико, сидела за столом, очень похожая на Иванушку-дурачка: кудерышки цвета пакли, восторженно распахнутые голубенькие глазки и алый рот до ушей. С таким видом она обычно внимала начальству или, как сегодня, почетным гостям. Сам почетный гость (горбатенький, подслеповатый, с полурыжей-полуседой шкиперской бородкой) пританцовывал у стола и, потрясая ручонками, взахлеб рассказывал юному поколению о тех романтических временах, когда ролевое движение только еще зарождалось.

— Никогда! — восклицал он с пафосом. — Никогда у нас не было дедовщины! Уважение к олдовым — да, было! Но дедовщины — ни-ког-да!..

— Что это вы в щелку подглядываете? — послышался за спиной строгий женский голос. Впрочем, тут же смягчился, снизошел до насмешливости: — А-а, Славик:.. Как опаздывал всегда, так до сих пор и опаздываешь?

Разумеется, Клара Карловна — кому ж еще? Что-что, а заставать врасплох завуч не разучилась. Странно, однако за истекшие десять лет она нисколько не сдала — напротив, помолодела, расцвела, добавила в облик косметики. Хотя, возможно, дело тут было не в Кларе, а в самом Славике: резко возмужав, он в смысле самооценки быстро догнал и перегнал тех, кто совсем еще недавно казался ему немыслимо взрослым, чуть ли не пожилым.

— Что это у тебя?

— Для стенда. «Страна Хоббитания». Позавчера Нинель Васильевна попросила.

— Это не Нинель Васильевна просила, а я, — холодно поправила Клара. — Пойдем посмотрим…

— Только это уже окончательный вариант, — всполошился он, вспомнив ее давнюю привычку с маху ставить на чем ни попадя птички и галочки красным карандашом, а то и маркером. Отчасти по этой причине Славик долгое время искренне полагал, что слово «маркер» происходит от слова «марать».

И они прошли в застенок (именно так десять лет назад именовали школяры кабинетик завуча по воспитательной работе). Помещеньице также мало преобразилось — сменились лишь табличка на двери да плакатик над столом. Теперь он звучал так: «Нет в мире вещи более серьезной, чем игра. Уинстон Черчилль».

Пока завуч раскручивала, выгибала и раскладывала на столе яркие листы, Славик успел заметить еще одно изменение в интерьере: стопка посторонних книг, отобранных на уроках, по-прежнему криво украшала собой подоконник, как десять лет назад, но состав ее был явно иным. Не поленился — подошел, посмотрел. Сверху — Лесков, кто под ним — не разобрать.

— Ну что ж… — задумчиво промолвила Клара Карловна. — В целом…

Одобрение осталось незавершенным, поскольку в дверь робко постучали, потом приоткрыли.

— Можно, Клара Карловна?

— А-а… — зловеще протянула завуч. — Явился, прогульщик?

Вошел исполненный недобрых предчувствий подросток, долговязый и долгорукий. Остановился, понурясь.

— То есть игру ты уже за урок не считаешь, так?

Явившийся мрачно и нераскаянно изучал запыленные носки собственных кроссовок.

— Поражаюсь тебе, Петров! Отец — игротех, мать — маститая ролевичка… В пеленках на полигонку тебя возили! Откуда в тебе это равнодушие, это наплевательство?