«Если», 2012 № 07 (233) - [20]

В тот же вечер я решил отправиться к Рольфу и Гертруде Оппенгейм. Мы работали вместе и находились в приятельских отношениях. Мы не виделись с тех самых пор, как меня отстранили от преподавания, но они всегда восхищались Альбертом — неужели они отказали бы ему в маленькой услуге?

Оппенгеймы жили все там же — в богатой квартире на Франц-Иосиф-штрассе. Оказавшись перед их дверью, я почувствовал невольный стыд за свой поношенный костюм и стоптанные, много раз чиненые туфли. Я позвонил. Дверь открыл незнакомый слуга. Из глубины квартиры слышались шум голосов и музыка, в которой я без труда узнал один из лучших романсов Шуберта. Несомненно, я пришел в разгар приема, в самый неподходящий момент. Горничная взяла мою карточку, сморщив нос от отвращения, будто говоря всем своим видом: «Меня бы очень удивило, если бы месье…» Но месье тем не менее вышел. Рольф очень изменился, постарел, его фигура заметно расплылась. Собственно говоря, я тоже мало был похож на себя двадцатилетней давности, в чудесном 1916 году. Мы тогда вместе проехали половину Европы, пересаживаясь с одного поезда на другой.

Рольф был откровенно раздосадован. Он принужденно улыбнулся и, бросив обеспокоенный взгляд в направлении залы, увлек меня за собой. Местом нашего разговора послужила крохотная комнатка у входа, в таких обычно принимают поставщиков. В двух словах я изложил ему свое дело, и пока я говорил, лицо его принимало все более напряженное выражение. Из-за перегородки слышались взрывы смеха. Мне показалось, что я узнаю голос Гертруды. Рольф вздохнул.

— Я не могу, Отто, правда не могу.

Только сейчас я заметил на кармане его пиджака партийный значок.

— Понимаю, — разочарованно проговорил я. — Как Гертруда, все хорошо?

— У нее все прекрасно, она занята с гостями.

И не спросив ничего о моей семье и даже не предложив мне присесть, он взял меня под локоть и проводил к двери. От всей этой сцены меня едва не стошнило.

Конечно, я мог бы сообщить Альберту, что бумаги пропали, но, сам не зная почему, решил их заполучить во что бы то ни стало.

Я попробовал снова прибегнуть к помощи бывших коллег, но с тем же успехом. Один отказался, ломая руки и откровенно умирая от страха, другой оборвал разговор на полуслове. Мне ничего не оставалось, кроме как обратиться к подпольщикам.

Первую реакцию нельзя было назвать сочувственной. К Альберту там относились без особого восторга, а я сам лишь недавно примкнул к ним. Они ценили, что Альберт не стал сотрудничать с режимом, но упрекали его в том, что он слишком ушел в свою научную работу, вместо того чтобы активно выступать против внутренней политики императора.

В первый раз я заговорил о бумагах Альберта на собрании, которое прошло сразу после зальцбургской речи — той самой, когда Гитлер открыто объявил о своем намерении окончательно очистить Австро-Венгерскую империю от всякого еврейства и навсегда загнать славян в резервации.

«Естественно, — добавил он своим пронзительным голосом, — арийцы вовсе не дикари и будут действовать цивилизованными методами». И сказал, что лично проследит за тем, чтобы высылка евреев прошла с соблюдением всех прав, законности и, разумеется, «безо всякого насилия». Как будто приказ покинуть родную землю не был беззаконием сам по себе.

Исаак Левинский, наш руководитель, был резко против незаконного проникновения в университет, и неудивительно, что в моей просьбе отказали. Но, покинув собрание, я услышал за спиной чьи-то торопливые шаги. Меня догоняла молодая женщина. Там, на собрании, я едва обратил на нее внимание.

— А что это за бумаги, которые вы хотите раздобыть для господина Энштейна? Как я поняла, вы считаете их очень важными для нашего дела, — начала она без всяких предисловий. — Извините, я не представилась: графиня Эстер Эгерхази.

— Разве вы еврейка?

— Неужели для того, чтобы противиться несправедливости, непременно надо быть еврейкой?

Я счел ее реплику несколько театральной и не удержался от улыбки. Эстер улыбнулась в ответ. Она была великолепна. На вид около тридцати, с молочно-белой кожей, миндалевидными глазами, что подчеркивалось очень сдержанным макияжем, волосы цвета черного агата собраны на затылке, что позволяло видеть уши с изящными мочками, украшенными жемчужными серьгами.

— Я могу вам помочь.

— Простите?

На мгновение я даже забыл о своих хлопотах, но эта фраза моментально вернула меня в реальность. Тут же я особенно болезненно почувствовал, насколько мы далеки друг от друга — изящная, благоухающая духами аристократка и полунищий оборванец, в которого я превратился.

— Я могу вам помочь, — повторила она. — Знаете, я ведь присутствовала на вашей последней лекции.

— В лицее?

— Нет, в университете. Я гораздо старше, чем кажусь. И я умею проходить, куда нужно. Просто скажите, что именно вы ищете, и я постараюсь это достать.

Некоторое время я колебался. Эффективная работа императорской полиции давно вошла в поговорку. Один шанс из двух был за то, что Эстер — секретный агент, которому поручено раздобыть бумаги Альберта. Но другого выхода у меня не оставалось. Сейчас я отдал бы все, что угодно, лишь бы еще хоть раз встретиться с ней. А тогда я как можно точнее описал, что нужно отыскать и где это лежит.