«Если», 2009 № 11 (201) - [50]

Я нацепил маску, превратившую мою голову в жестянку фасоли, а моя жена обрела облик забавного цыпленка. Лицо Милдред Джонсон обратилось медвежьей лапой, а се муж стал ярким желтым солнышком. Бек Харбут выбрал маску собаки, а мэр Джеймс Мерш Третий взял со стола личину зеленой обезьяны. Когда каждый превратился во что-то иное, мы взяли по вееру и пошли рассаживаться перед сценой. Действо началось немедленно. Мисс Тофф появилась из-за занавеса и поставила на сцене вешалку для шляп. Она нас поприветствовала, поблагодарила за то, что пришли, представила Полковника Пудинга — создателя и основателя Фестиваля Вихря сновидений — и ушла со сцены. Через мгновение над нашими головами раздался звук хлопающих крыльев, и Полковник Пудинг приземлился на верхушку шляпной вешалки. Он вскрикнул три раза, поднял крылья, дважды кивнул головой и сказал: «Мама, сказание о Вихре сновидений. Давным-давно…» и улетел. Джессика Джонсон выбежала из-за занавеса, утащила со сцены импровизированный насест, и пьеса началась.

Пьеса рассказывала о великом чародее, который жил в замке в северных горах с женой и дочерью. Он был добрым волшебником, использовал только белую магию и исполнял любое желание того, кто одолеет нелегкий путь до замка, однако при условии, что желание предназначалось кому-то другому. Лишь две просьбы он не выполнял — о власти и богатстве. Первоклашки хором пели песни, повествующие о подробностях жизни в горах. Белое конфетти сыпалось сверху, изображая снег и течение времени.

Жена волшебника, которую он очень любил, простудилась и слегла с воспалением легких. Вскоре стало ясно, что она умирает, но никакие чары и заклинания не могли исцелить ее. Когда она скончалась, чародей с дочерью долго и безутешно скорбели. Волшебник понял: не все в мире подвластно его магии. Он стал еще внимательнее ограждать малышку от опасностей, чтобы ее не постигла та же жестокая судьба. Жене он обещал, что всегда будет любить дочь и заботиться о ней. Ответственность превратилась в навязчивую идею и заслонила собой разум — любая царапина на коленке или порез на пальце девочки причиняли отцу душевные страдания.

Время шло, девушка подрастала и обзаводилась собственными суждениями. Она хотела сойти с гор и познакомиться с другими людьми. Но волшебник знал, что во внешнем мире ее поджидает сонм разнообразных опасностей. И прежде чем его дочь достигла того возраста, когда он не смог бы остановить ее, чародей произнес заклинание, погрузившее девушку в глубокий сон. Чтобы ничто ее не беспокоило, отец поместил дочь в ларец с окошком, и часто смотрел на ее прекрасное лицо. Дочь спала и не взрослела, и волшебник наконец ощутил некоторое облегчение.

Через год после погружения девушки в «защитительный» сон, волшебник обратил внимание, что дочери определенно снятся сны, поскольку в окошке мелькали и кружились различные образы ее сновидений. Чародей понял, что если не найдет способа извлекать видения, то они заполнят ларец и взорвут его изнутри, поэтому он прочел заклинание, и сверху на ларце появился раструб с краном. Раз в год, в конце лета, волшебник поднимался по лестнице, открывал вентиль и выпускал накопленные сны. Они фонтаном выплескивались вверх, собирались в подобие облака и вылетали в окно. Горные ветры подхватывали видения и несли их к югу, и чего бы они ни касались, все оживало под воздействием их магической силы.

Наблюдая за развитием действия, я был поражен качеством постановки и изобретательностью декораторов. Ларец, в котором спала дочь волшебника, смастерили из большого чемодана: обклеили блестками и прорезали окошко, чтобы было видно лицо девушки. Чтобы показать кружащиеся вокруг ее лица сны, из цветной бумаги вырезали фигурки людей, животных, различных предметов и прикрепили на тонкие палочки, а «дочка волшебника», блестяще сыгранная красавицей Пегги Фруш, ловко вертела ими в окошке, постоянно меняя. Когда сновидения выпускали из ларца, они «превращались» в малышей в костюмчиках, сначала резво носившихся по сцене, а потом собиравшихся вместе перед тем, как быть «сдутыми» на юг. А самым удивительным оказалась игра рыжего веснушчатого прогульщика Альфреда Лессерта, который представил взволнованного волшебника с таким чувством, что тот словно вышел из спектакля и ступил в реальный мир.

Представление продолжалось. На далекий север за исполнением желания пришел смелый юноша, обнаружил девушку, вызволил ее из ларца, принял бой с волшебником и чуть не погиб; чародей собрался прочесть смертельное заклинание, но внял мольбам дочери и пощадил храбреца, а после позволил молодой паре спуститься с гор навстречу свободе. Я наблюдал за развитием действия и видел свои собственные годы в Липаре, разворачивающиеся на воображаемом деревянном помосте в моей голове. Когда я очнулся от наваждения, пьеса почти закончилась, и волшебник произносил свой финальный монолог, благословляя пару посреди кружащейся снежной метели. «Там, в большом внешнем мире, моя дорогая, — говорил он, взывая к дочери и стараясь заглянуть в глаза каждому в зрительном зале, — дует ветер прекрасный и горький, и никому не известно, каким он будет, когда станут гнуться деревья и беспокойно шелестеть листва. Нет у меня в этом уверенности, но и уверенности в этой неуверенности тоже нет. Держитесь друг друга и ничего не бойтесь, если когда-нибудь, самой темной ночью, этот ветер навеет вам грезы».