«Если», 2009 № 08 (198) - [13]

Появилась Марина. Она вышла вперед, смущенно прижимая к груди сумочку с аппликацией — мертвой головой, и пропищала:

— Дядя Маркин, привезите мне, пожалуйста, плюшевого мишку.

Я удивился:

— Зачем тебе мишка?

Марина покраснела и сказала, ковыряя сандаликом пол:

— Я хочу разорвать его на кусочки. — Она сказала, взяв меня за руку: — Такое вот у меня детское желание.

Ярцева поперхнулась, закашлялась и чуть не оторвала беджик.

Я пообещал, что обязательно достану мишку, и Мариночка убрала когти. На коже остались красные следы. Я потер запястье о штанину.

Наконец мы оказались внутри катера. Людочка села в кресло пилота. Я разместился рядом. Людочка немного нервничала, и я взял ее за руку, чтоб поддержать. Она с благодарностью посмотрела на меня и взялась за штурвал. Штурвал был потертый, такой, знаете, штурвал бывалого морского волка, которому многое довелось пережить. На штурвале было нацарапано: «Сережке, на память о нашем выпуске». Интересно, кем был мой тезка, которому посвятили надпись?

Я шепнул Людочке:

— Не переживай. Ты отличный пилот. С таким пилотом штурман не нужен.

Людочка сказала:

— Глупости. Ты мне очень-очень нужен!

Катер вошел в атмосферу Парадиза. Мне почудилось, что я вижу в иллюминаторе желтоперого ангела. Конечно, это было невозможно. Я отвернулся от иллюминатора, чтобы не смотреть на то, чего не бывает. Признаться, я недолюбливаю то, чего не бывает. И я всегда отворачиваюсь, чтоб не смотреть на то, чего не бывает. И еще с подозрением отношусь к тем, кто продолжает смотреть на то, чего не бывает, и к тем, кто видит то, чего не бывает. Надеюсь, вы меня поняли.

Перегрузки были не выше полутора «же». Однако мне ни с того ни с сего стало дурно. На секунду я потерял сознание. Это было лишь мгновение, но за это мгновение во мне многое изменилось и я многое вспомнил. Я открыл глаза и ужаснулся новому знанию. Страх накрыл меня, как лавина. По-другому и не скажешь. Я мысленно пожелал, чтоб новое знание значило не больше, чем дурной сон. Повернулся и посмотрел на Людочку. Она глядела на меня с отвращением. Ее плечо будто окаменело под моими пальцами, и я убрал руку.

Значит, не сон.

Людочка спросила:

— Ты тоже вспомнил?

Я кивнул:

— Да… Как только мы отдалились от корабля на достаточное расстояние.

Собственные слова показались мне канцелярской гадостью.

Людочка уставилась на пульт управления:

— Не могу понять, чего хочу. Не хочу возвращаться на корабль, где жизнь — ложь, и в то же время боюсь, что без корабля не испытаю опять того глупого детского счастья…

Людочкина речь была сумбурной, но я кивнул, потому что прекрасно понимал ее чувства. В отличие от Людочки я не сомневался, что хочу вернуться на корабль. Потому что на корабле она меня любит, а здесь — нет, и мне это не по душе. Я хочу взаимной любви. Хочу, чтоб Людочка любила меня так сильно, как прежде. Другие варианты меня не устраивают.

Я сказал:

— Может, ну его, этот Парадиз?

Людочка покачала головой:

— Глупо возвращаться.

Я предложил:

— Полетели обратно. Я приготовлю яичницу. Твою любимую. Глазунью. А сверху эти, как их… сопельки. — Я робко прикоснулся к ее запястью.

Людочка зашипела как змея и оттолкнула меня:

— С ума сошел, придурок? Не мешай вести катер!

На душе у меня стало черно, как в иллюминаторе. Похоже, мы опускались на ночную сторону планеты. Людочка неотрывно глядела вперед.

— Господи, — она сказала это так, будто речь шла об изнасиловании, — я спала с тобой.

Я произнес ядовито:

— Да. Мы трахались.

Людочка глубоко вдохнула и резко выдохнула, снова глубоко вдохнула и сказала, повышая голос на выдохе, как на поднимающейся волне:

— Ладно, прости, я погорячилась. Ты не виноват.

Я сказал:

— И ты меня прости за грубость. Честное слово, я не принуждал тебя.

Она посмотрела на меня с презрением:

— Прилетели.

Катер тряхнуло. Лампочки на панели управления мигнули красным и покрылись сетью маленьких трещин с таким хрустом, будто кто-то смачно надкусил мороженое в вафельном стаканчике.

Людочка посмотрела на приборы и голосом какого-то давно умершего диктора произнесла:

— За бортом плюс пять. Воздух пригоден для дыхания. Давление в порядке. Все жизненные показатели в пределах нормы. Можно выкатываться.

Я сказал:

— Отлично.

Мы оделись потеплее и вышли в сумерки Парадиза.

Из толстого слоя пепла, что лежал под ногами, поднимались громады обожженных зданий. Сквозь застлавшую небо серую муть, похожую на помехи на экране телевизора, мерцало бескровное солнце.

Мне оно напоминало пулевое отверстие. Словно кто-то прострелил небо из пистолета.

* * *

Мы ступали по мягкому пеплу, как по снегу, и за нами оставались черные следы. Я присел на корточки и притронулся к Людочкиному следу. Он был холодный и чужой, превращался в пыль, едва я касался его.

Я сказал, поднимаясь:

— Не похоже на рай.

Людочка с нежностью прошептала, разглядывая покореженные дома:

— Когда-то это было раем.

Я спросил:

— Стоило ли сюда возвращаться?

Людочка повернулась ко мне:

— Откуда ты знаешь, что мне стоит делать, а что — нет?

Она быстро зашагала вперед. Я поспешил за ней.

Людочка закричала:

— Я надеялась, что Дагон пощадит мою родину!

Я переспросил:

— Дагон?