«Если», 2008 № 04 (182) - [49]

Под лавкою бился в капкане маленький зеленый чертеныш. Хвост с пушистой кисточкой на конце был зажат железной скобой, а бедолага беспомощно стукотил копытцами и, бурея от натуги, тщетно пытался разжать безжалостную пружину. Увидав занесенное полено, чертеныш пискнул и сжался в комок, прикрыв лапками мордочку.

— Ты чего? — спросил опешивший Палей.

— Бить будешь? — дрожащим голоском спросил чертеныш.

— Погодь. Дурное дело никогда не опаздано. Да тебя, поди, и не убьешь поленом-то. Чтобы ты издох, тебя, наверное, закрестить надо.

— Поленом больно, — чертеныш, не отрывая ладоней от мордочки, сдвинул их чуток, уставившись на Палея черной бусиной глаза. — А закрестить меня ты не сможешь, в тебе святости нет.

— А если попу снесу? Вместе с крысобойкой.

— К попу не надо! — быстро сказал нечистый. — В вашем попе святости с гулькин нос, и та душная, недобрая. Поп меня без толку замучает, начнет изгонять меня из меня самого.

— А тебе, значит, охота, чтобы тебя с толком замучили…

— Нет, что ты! — бесенок замахал ручонками. — Мне такого вовсе не хочется. Но у попа вдвойне противно.

— Между прочим, что ты, чертяка, у меня в избе делаешь? — допросил Палей.

— Я не чертяка, — обиделся зеленорылый. — Я злыдень. У нас, злыдней, с чертями ничего общего. Это только вы, люди, нас путаете.

— А по мне, так хрен редьки не слаще. Ну, отвечай, когда спрашивают, — Палей красноречиво поводил перед злыдневой мордочкой березовым поленом. — Признавайся, друг ситный, что ты у меня натворил.

— Ничего… — пробормотал злыдень, вновь принявшись дергать зажатый хвостик.

— Ой, темнишь! Думаю, без вашего брата здесь не обошлось. Бьюсь, как рыба об лед, а толку — чуть, впору в петлю лезть. Но теперь мне понятно, кто надо мной злые шутки шутит.

— Ты, дядечка, на нас не клепли. Мы хоть твари и зловредные, но таких шуток не шутим. По миру пустить можем, а чтобы смертоубийство — этого нет. По тебе, дядечка, смертное Лихо прошлось. Народец мы мелкий, Лиха сами боимся и такие места, как твой дом, за версту обходим.

— То-то я вижу, как ты мой дом стороной обошел…

— Так я ж не сам, — признался зеленый, с тоской глядя на зажатый хвост. — Меня мои же товарищи сюда притащили и хвост защемили в твоем капкане. Сам бы я ни в жисть в такую дурнотную ловушку не попался.

— За что ж тебя этак?

— Казнить хотят. Чтобы ты меня поленом зашиб, или фелшару снес для вивисекций, или попу отдал. Мне теперь, как ни повернись, всё одно конец приходит.

— А хвост оборвать не пробовал? — поинтересовался Палей.

— Ты что?! — злыденек извернулся, прикрывая собственным телом пленный хвостик. — Злыдень без хвоста ничего не может. Меня первая же кошка съест!

— Сурово они с тобой… Что ж ты такого натворил, что свои же злыдни тебя казнить вздумали?

— То и беда, что ничего не натворил. Другие злыдни людям пакости устраивают, а у меня не лежит к этому душа — и все тут.

— Ишь ты какой! С виду бес, а в душе, выходит, хрустальный херувимчик?

— А ты, дядечка, не смейся. Видишь же, хвостик мне прикусило. У меня без хвоста даже соврать ничего не получается. И сбежать не могу, пружина вон какая тугущая, — зеленый вновь попытался отжать железную скобу, но силенок не хватило, и злыдень чуть не плача опустился на деревянную подставку крысобойки.

— Да, парень, не повезло тебе, — посочувствовал Палей. — Может, ты, конечно, и врешь, ну да ладно, дураком родился, дураком помру. Ну-кася, пусти… Да не кусайся ты!..

— Хвост не тронь!

— Вот дурья башка! Как же я тебя, хвоста не трогая, выпущу?

Платон отжал пружину, которая и для человечьих рук была туговата, и злыдень освободил свой драгоценный хвостишко.

— Ну, беги, болезный. Да смотри, больше хвоста не защемляй.

— Дядечка, ты меня взаправду отпускаешь?

— Понарошку такого не делают. Сам же говорил, Лихо смертное по мне прошлось. И по тебе навроде того. Что же я тебя за это в могилу сводить стану? Я не душегуб, хотя у тебя, наверное, и души нет.

— Есть душа, есть! Только маленькая и зеленая, — возразил злыденек. — А так я все понимать умею. Ты скажи, что у тебя приключилось? Смертью в доме пахнет, это я чую, а больше ничего не разберу.

— Жена у меня померла, — тихо сказал Палей. — А теперь вот сынишка чахнет. Два года ему, а он из люльки не встает. Ему бы молочка поесть, а я его жёванкой кормлю. Весь изнищал, а заработать негде, какие заработки с младенцем на руках? И оставить Ванятку не с кем.

— Я бы с ним посидел, — задумчиво произнес злыдень, — только дитя такому, как я, доверять нельзя. Я его всякому дурну научу, вырастет мальчишка злыдень злыднем. А молочка я тебе добуду…

Злыденек скрылся из глаз и в ту же минуту объявился в дальнем углу. За собой он тащил обливную миску, полную молока.

— Во, смотри, сливок-то поверху сколько! Токо тут одна закавыка имеется, — злыдень замялся на мгновение, а потом, глядя в глаза Палею, продолжил: — Ты сам знаешь, я вредная нечисть. Я бы и хотел по-хорошему, а выходит — с издевкою. Чтобы совсем хорошо, без изъяна, я не умею. Вот и это молоко, оно не совсем хорошее. Его барыня с вечера в собачью миску налила, любимой левретке Жоржеточке. А та, дура обкормленная, молока лакать не хочет. Я его у Жоржетки из-под носа уволок. Будете такое есть?