«Если», 2007 № 10 (176) - [78]

Катя испуганно прижалась к Яблонскому. Мимо нее, взрывая пыль неопрятно обломанными когтями, тяжело протопотал огромный, размером с корову, скорпион, подгоняемый щелчками казацкого кнута.

— Не пугайтесь, — успокоил поручик. — Зверь совершенно не опасен. Тягловая сила! А ты, — обратился он к погонщику, — гляди, куда гонишь, вахлак! Не видишь — барышня боится, леший дери твою душу, в Бога… пардон, мадемуазель. Яблонский смущенно прокашлялся.

— Огрубеешь тут, среди членистоногих…

— А что там, в корзинах? — спросила Катя, уловив шевеление за тесно сплетенными прутьями.

— Провиант, — живо ответил капитан Антонов.

— Угу, — кивнул поручик. — Корм для жука-носорога. Офицеры отчего-то рассмеялись.

Угрюмый казак неторопливо ввел скорпиона в оглобли передней повозки и, диковато косясь из-под лохматой шапки, принялся подвязывать постромки.

— Идемте же! — Яблонский потянул Катю за руку. — Нас ждут у полковника Лернера.

— А где все наши? — она с беспокойством оглядела площадку. — Где Егор?

— Здесь, недалеко, — Яблонский указал на тропу, огибающую гигантское здание муравейника. — Вы их скоро увидите.

Катя послушно пошла за ним.

— Что с ними сделали? Они живы?

— Ну, разумеется, живы! Просто не нужно было лезть в драку с муравьями, — поручик бросил торопливый взгляд на повозки, со скрипом тронувшиеся в путь. — Как только ваши друзья придут в себя, их сразу отпустят!

«Я здесь! Я здесь!» — отчаянно кричал Егор. Он видел Катю сквозь прутья корзины, но крик, разрывающий мозг, выходил из одеревеневшей гортани лишь тонким, едва слышным сипением. Слезы застилали глаза, ожившие первыми. Ни рук, ни ног Егор не чувствовал. Он не ощущал даже тяжести тел, горой наваленных на него сверху. Где-то под ним так же едва слышно сипел Яшка. Корзина дернулась, закачалась под аккомпанемент колесного скрипа, и спины офицеров, заслонившие Катю, уплыли прочь.

Повозки, набирая скорость, покатились под гору. Громада муравейника осталась позади, и перед глазами Егора до горизонта распахнулась пыльная степь в неопрятной щетине низкорослых трав.

В надземной части муравейника, куда Яблонский привел Катю, коридоры были гораздо просторнее и светлее, чем в тюрьме. Сложенный из плотно подогнанных стволов пол был гладко оструган и чисто подметен. Через каждые десять шагов стояли кокетливые плевательницы, сделанные из стрекозьих голов с удобно захлопывающимися жвалами. Муравьи, деловито сновавшие взад-вперед, были мельче тюремных и вели себя не в пример скромнее. Встречных людей они аккуратно обходили по стеночке, а то и по потолку.

— Как же вы здесь ориентируетесь? — удивлялась Катя, едва поспевая за Яблонским, уверенно избирающим дорогу в лабиринте переходов.

— Привычка, — поручик вежливо улыбнулся. — Хотя первые лет пятьдесят, конечно, плутали.

— Как пятьдесят?! — Катя недоверчиво посмотрела на него. — Вы шутите?

— Какие уж там шутки! — Яблонский вздохнул. — Вот и господин Купер удивлялся. Все рассказывал про парадокс какого-то еврея. Но у нас тут попросту: ни евреев, ни парадоксов, ни дней, ни ночей. Застыли, как мураши в куске янтаря. Годы летят, а мы все в одной поре. Даже вот китель, прошу прощения, не изнашивается.

— Сколько же вы здесь живете? — Катя округлила глаза.

— Был у нас один умелец, соорудил песочные часы, чтобы время считать, — охотно сообщил поручик. — До ста лет досчитал, да и повесился…

Караульный солдат с короткой пикой вместо винтовки пропустил Катю и Яблонского в помещение под сводчатым потолком, где за конторкой сидела коротко стриженная сухопарая брюнетка и томно курила самокрутку в длинном мундштуке, вяло тыча одним пальцем в клавиши разболтанной пишущей машинки.

— Бонжур, Софи! — произнес Яблонский, подводя к ней Катю. — Позвольте вам представить: Екатерина Максимовна Горошина… впрочем, вы ведь могли встречаться, она — дочь того самого доктора…

Брюнетка окинула Катю цепким фотографическим взглядом.

— А это, Катенька, — продолжал поручик, — Софья Николаевна Прутс, наша добрая фея…

— Софи! — послышался вдруг из-за двери зычный голос. — Как придет этот вшивый засранец, немедля гоните его ко мне!

— Его превосходительство ждет вас, — любезно улыбнулась поручику Софья Николаевна.

Яблонский густо покраснел, одернул китель и взялся за дверную ручку.

— Я сейчас, — сказал он Кате и скрылся в кабинете.

— Присаживайтесь, мадемуазель, — Софи указала на лавку у стены. — Сигарету не желаете? — она вставила новую самокрутку в мундштук, вышла из-за конторки и села рядом с Катей. — Неужели вы дочь Максима Андреевича? Боже мой! Как давно это было! Крым, война, обозные телеги… Несчастные мы люди… Но какими судьбами вы здесь?

— Вчера прилетела, — осторожно сказала Катя.

— Позвольте! — Софи уставилась на нее во все глаза. — Как же это возможно? Вас давным-давно не должно быть в живых!

— Парадокс Эйнштейна… — Катя застенчиво теребила поясок платья.

Софья Николаевна уныло опустила голову.

— Ну да, ну да… Вот и за мной, помню, ухаживал один банкир, тоже, между прочим, Горенштейн. Ради него я бросила сцену, покинула дом — и где в конце концов оказалась? В армейском обозе…

Ее прервал дробный топоток, раздавшийся в коридоре. В приемную, шустро перебирая лапками, вбежал муравей с белой цифрой «три», намалеванной на аспидно-черной спинке, и остановился в дверях.