«Если», 2007 № 10 (176) - [11]

— Привет! На обед торопишься?

Смотрит, молчит. Глаза странные — словно не видит меня. Сани полны льда. Значит, возвращался нормально, без приключений.

— Эй! Все в порядке?

— Здравствуй, Егор! Не ожидал тебя наверху встретить.

— Надо крыши посмотреть. Ты редко над убежищем ходишь?

— Редко.

— Ну вот, погляжу, нет ли трещин. Над той верандой, что три года назад строили. Льда там мало, перепады температуры сильные.

— Пойти с тобой?

— Да ну, зачем? Иди домой, ты и так устал.

— И совсем не устал. Я горы свернуть могу!

— Нет, отдохни. И приходи на обед. Чрезвычайное происшествие у нас.

Шмаков помрачнел. Что за происшествие — не спросил. Потащил санки к бункеру. А я направился к ледовым полям над новой верандой.

Трещин во льду хватало. Но до стекла они нигде не доходили, и армированная кровля была целой.

Ледовый панцирь хранит убежище не хуже, чем стеклобетон. Лед на подступах — надежная дорога. Если он достаточно толст, хотя бы в полметра. А будет тоньше — в жаркие и сухие дни могут показаться камни, сожженный грунт, — как тогда таскать сани, как ездить меняться к соседям, доставлять продовольствие и товары? Поэтому лед мы всегда берем на бывшем озере. Там он многометровой толщины — знай руби киркой да грузи в сани. Иногда что-то интересное можно найти. Замерзшую рыбу, например. Но есть ее нельзя — высохла давно, питательных веществ не осталось, а в протухшем мясе накопилась всякая вредная дрянь.

Больше я за пределами убежища никого не встретил. Второй ледовозчик, Саша Ковалев, растянул ногу и на работу не вышел. Так что таскает Вадим лед в одиночку — хоть и не принято выходить из убежища по одному надолго.

В обеденном зале собрались семьдесят девять человек — почти все население. Два детских стола, один — диетический, для стариков, остальные — кто как сядет… Обычно за столом одни и те же люди обедают, но не всегда. Захочет, скажем, старик от диеты отойти и садится за общий стол.

Утром и вечером обычно едят семейно. А на обеде от семьи подальше. И так проводишь большую часть свободного времени в тесных комнатах с родителями, женой и детьми. Хоть и любишь их — а отдыхать надо.

По большому котлу с протеиновой похлебкой на каждом столе. Каждый ложкой из котла хлебает, сколько ему нужно. Обычай с прежних времен. И каждому на тарелку кладется порционная еда. Сегодня — пудинг с киселем и клонированный картофель, не тот, что на грядках выращивают, а тот, что в чанах растет.

Виночерпий, Дима Пушков, благословил еду, разлил всем, кроме детей, по пятьдесят граммов женьшеневой настойки на спирту — витаминной, полезной для пищеварения. Дети витамины получают в чистом виде, без спирта. Повар, Зина Белая, подошла к каждому котлу, попробовала похлебку, разложила рисовый хлеб.

Когда утолили первый голод, пришел черед общей беседы. Я поднялся, поклонился людям. Все отложили ложки.

— Друзья, похищением нынешний случай не назовешь. За розу деда Андрея заплатили, цену дали достойную. Так что наказание никому не грозит. Но без спросу брать нехорошо. И народ забеспокоился — это плохо.

— Да, мы беспокоимся! — подал голос кто-то.

— Роза не огурец, кому она и зачем понадобилась — неизвестно, — продолжил я. — Пусть тот, кто взял, подойдет ко мне потихоньку — если сейчас признаваться не хочет. А я решу, как быть.

Все промолчали. Впрочем, я особенно и не надеялся, что кто-то решит покаяться при всех.

Ни после обеда, ни в течение дня, когда я тестировал работу реактора, а потом проверял места возможных пробоев выводящих кабелей, никто ко мне не подошел. И не намекнул даже. Это мне совсем не понравилось. Потому что если розу подарили — то два человека, по крайней мере, должны об этом знать.

Вечером появились первые заболевшие. Поднялась температура у двенадцати мужчин и трех женщин. Детей недуг, по счастью, обошел стороной. Кроме температуры больных беспокоил сильный кашель и насморк. Эпидемия гарантирована — один раз кашлянул, заразил всех в помещении. Доктор Рейнгардт дал команду не выходить без нужды из комнат и носить марлевые повязки — да что толку? Пятнадцать человек, едва ли не четвертая часть поселка. У многих дети.

— Прокляты, — озвучила на ужине мнение большей части суеверного женского населения Маша Волкова.

— Не ты ли их прокляла, чтобы потом вылечить? — тут же подала голос Люда Борисова.

— Мне незачем. А ты — запросто.

— А мне зачем?

— Да чтобы люди к тебе пошли. Свое-то проклятие каждый снять умеет!

Я прервал зарождающуюся перебранку.

— Версию колдовства пока отметаем.

— Как же ее отмести, если пятнадцать человек заболели? Разом? — возмутилась Ангелина Докукина.

— Подозрительно, — солидно кивнул Женя Емельянов. Работал он молочником, на клонировании молочных протеинов, и после доктора Рейнгардта считался самым продвинутым биологом убежища.

— Колдовство, колдовство, — раздались возгласы с разных сторон.

— Вы в это верите? — спросил я.

— Верим, — дружно ответила едва ли не половина собравшихся.

Да, в нашем убежище работает термоядерный реактор… А обслуживающие его люди верят в колдовство, причем примитивное, с использованием ритуальных предметов.

— Значит, будем разбираться с розой. А эпидемию попытается локализовать доктор Рейнгардт.