«Если», 2007 № 08 (174) - [80]

Потом туман рассеялся, и на несколько невероятно долгих секунд в парке воцарилась мертвая тишина. Даже птицы перестали чирикать и перепархивать с ветки на ветку. Винкас тоже сидел не шевелясь, потрясенный переменой в собственных ощущениях. Свежий воздух, который так обрадовал его минуту назад, приобрел неприятный привкус, какой бывает у застоявшейся воды; некогда яркие краски как будто полиняли и выцвели, и даже мощный поток энергии Пагмаса, воспринимавшийся им как жар полуденного солнца, иссяк, превратившись в едва текущий, чуть тепловатый ручеек. На перемену отреагировали даже зрители. Они тревожно ерзали на своих местах на поляне и с беспокойством оглядывались по сторонам, словно видели парк впервые в жизни.

— Превосходно! Благодарю вас! — сказал лама, хотя его лицо тоже слегка побледнело. — Теперь мы готовы посмотреть выступление знаменитого мага Глина Тана, который по жребию выступит вторым в категории сильнейших. Я уверен, что мастер Тан сумеет доставить нам истинное удовольствие и отвлечь нас от гм-м… неприятностей сегодняшнего дня.

Не успел лама спуститься со сцены и занять свое место позади судей, как на помост спикировал неведомо откуда взявшийся крупный золотистый сокол. Попугаи в ветвях тотчас подняли крик; похожий вопль вырвался и у зрителей, когда сокол замерцал и превратился в Глина Тана, сидевшего на сцене в позе лотоса.

Материализовавшись, маг поднял тонкую, бледную руку с заостренными по последней моде ногтями.

— К сегодняшнему дню я приготовил нечто совершенно необычное и новое, — проговорил маг звонким и чистым, как звук горна, голосом. — Свой номер я решил назвать «Рапсодия идей».

И, улыбнувшись, он закрыл глаза.

В воздухе тотчас появилась какая-то беззвучная пульсация, которая постепенно становилась все сильнее и наконец заполнила собой все пространство над поляной. Ее интенсивность была такова, что Винкас — и не только он — ощутил первые признаки подступающей мигрени, однако, прежде чем его голова успела разболеться всерьез, из середины лба Тана вырвался тонкий луч яркого белого света. Устремившись вверх, свет превратился в изображение двух белых лебедей размером около десяти футов, которые спокойно плавали в воздухе над головой мага. Брачный танец двух царственных птиц продолжался несколько минут, и Винкас уже позволил себе надеяться, что на этом выступление Тана закончится, но как раз в этот момент фигуры лебедей начали меняться, утрачивая свойственные птицам очертания и превращаясь в два старокитайских иероглифа. Специально для тех, чья эрудиция уступала знаниям Глина Тана, нечеловечески прекрасный голос пропел: «Красота порождает безмятежность». Эту незамысловатую мысль сопровождали два минорных трезвучия, взятые невидимой рукой на невидимой же лютне.

Тем временем белые иероглифы зеркально отразились вверх относительно горизонтальной оси, так что над ними возникли в воздухе еще два иероглифа, но голубого цвета. И белые, и голубые иероглифы поднялись выше над сценой и, описав правильный круг, начали сближаться, частично перекрывая друг друга. Когда область пересечения белых и голубых иероглифов приобрела темно-лиловый оттенок, образовав третью пару идеограмм, несколько самых образованных зрителей с энтузиазмом захлопали в ладоши. «Вдохновение и удовольствие», — перевел бестелесный голос. Грянули лисин и ситар, дополнившие репертуар лютни несколькими мажорными трезвучиями. Сцена вокруг мага засветилась, словно на нее упал свет четырех разноцветных прожекторов.

Многочисленные повторения, топологические преобразования и одна многоязычная палиндромическая трансформация, могли бы вызвать у публики настоящий восторг — если бы публика что-нибудь понимала. Между тем номер Тана был настоящей, без всякого преувеличения, рапсодией идей. В процессе представления маг многократно расширил свой первоначальный тезис, превращая его то в вопросы, то в умозаключения, то во взаимоисключающие доводы, касающиеся пяти основных тем: красоты, безмятежности, желания, вдохновения и энергии. Больше того, само представление Тана оказывалось мощным контраргументом против его же исходного положения, так как красота порождала у него отнюдь не безмятежность, а напряженную работу ума. Винкас, во всяком случае, пришел именно к такому выводу. В целом представление увлекло его, хотя одновременно он испытывал и какую-то непонятную тревогу.

Написанные в воздухе иероглифы плавали теперь во всех направлениях, едва не достигая повисших в небе облаков и путаясь в ветвях деревьев, окружавших площадку. Они переплетались, соединялись, заслоняли друг друга, и вот уже весь парк засветился, засиял самыми невероятными цветами и оттенками. Сопровождавшая представление музыка звучала не переставая, она все усложнялась и вскоре превратилась в нечто слишком изысканно-декоративное, чтобы в ней возможно было разобраться. Некий внутренний порядок во всем этом кружении еще сохранялся, но в целом представление Тана уже давно балансировало на грани хаоса.

Внезапно Винкаса осенило. Он понял, как Тан собирался решить все поставленные вопросы и устранить созданные противоречия. Объединив фрагменты иероглифов, означавших энергию, желание и вдохновение, он намеревался получить новую идеограмму, означающую дисциплину, завершив таким образом свою рапсодию изящным, исполненным гармонии консонансом… Прикусив губу, старый маг покачал головой. Похоже, в этот раз ему не удастся завоевать Золотой Тор и доставить удовольствие маленькой Алинде. Судя по всему, Глин Тан трудился над своим выступлением не покладая рук с тех самых пор, как закончилось прошлогоднее Состязание — и преуспел. И ему удалось-таки создать подлинный шедевр, который судьи, несомненно, оценят по достоинству. Да и план ламы, похоже, сработал превосходно. Пока что все шло гладко, и магическое действо разворачивалось без сучка без задоринки, с плавностью хорошо смазанного механизма.